Наталья Тимошенко - Кошки-мышки

— Она, — поправил Никиту Андреевича Шевелев. — Это женщина. Шарисса Бернарден. Она моя старая знакомая. Мы познакомились лет двадцать назад, когда я собирал материалы для диссертации, еще не зная наверняка, о чем именно она будет. Я тогда, как и многие, пытался узнать состав порошка, так мы с Шариссой и познакомились, подружились. Каждый раз, когда я бывал в тех краях, заезжал к ней, да и просто переписывались. Мне пришлось долго уговаривать ее сняться в передаче, и, только когда я пообещал ей оплатить путешествие на наш Север, она согласилась.

— Зачем ей путешествие на Север? — не поняла Яна. Ей еще очень хотелось спросить, создавала ли знакомая Шевелева зомби, но она не стала. Понимала, что тот не скажет, если и знает.

— Такая вот мечта, — развел руками Шевелев. — Хотелось не просто посмотреть на снег, но еще и узнать историю тех краев. Не забывайте, на нашем Севере тоже много колдовства, тайн и шаманов, ей это интересно.

— И что, она уже уехала? — разочарованно выдохнула Яна.

— Сразу же после съемок, — кивнул Шевелев. — Сначала в Москву, а потом уже по своему плану, который пришлось сильно подкорректировать из-за пандемии.

— А сейчас она где?

— Дома, где же ей еще быть. Я оплатил ей двухнедельное путешествие на Север, а затем билет домой.

— А вы с ней связывались после этого?

— Зачем? Сейчас у меня нет времени, съемки отнимают все, я даже сплю по четыре часа в сутки, что в моем возрасте уже проблематично. Да мы и не настолько близкие друзья, чтобы созваниваться каждый месяц и делиться впечатлениями.

Шевелев был, конечно, прав, но что, если гаитянский бокор не уехала домой после путешествия, а вернулась обратно? Ведь кто-то же должен был поднять Макарова из могилы! Яна посмотрела на Никиту Андреевича, встретилась с ним взглядом и поняла, что он думает в том же направлении.

От Шевелева они вышли в половине девятого. Сатинов еще не приехал, и оставлять Яну ждать его одну где-нибудь на лавочке Никите показалось не просто невежливым, а совершенно невозможным. Район хоть и был приличным, но город давно укутала темнота, из домов наверняка повылезали не самые благополучные элементы. Да даже обычный подвыпивший мужчина, у которого, может, и нет в мыслях ничего криминального, может доставить одинокой девушке неприятные минуты, а то и вовсе напугать. Откуда ей знать, что именно у него на уме?

— Как насчет выпить по чашке кофе? — предложил Никита, указывая в сторону ярко освещенного окна в доме напротив, через которое были видны столики с сидящими за ними людьми. — Ужинать не предлагаю, понимаю, что это вы уже пообещали Сатинову, но просто кофе же можете выпить?

— Могу, — с радостью согласилась Яна.

Кафе было уютным не только снаружи, но и внутри. Впрочем, Никите казалось, что перед Новым годом практически все становится уютным, мерцающим в загадочно-желтом свете. Вот и здесь с потолка свисали большие разноцветные шары, в углу стояла огромная украшенная елка, на витрине висела яркая гирлянда, а на головах у всех официантов были небольшие красные колпаки Санты.

Они заказали по чашке капучино, Яна отказалась даже от пирожного, очевидно, чтобы не перебивать аппетит перед ужином, а есть одному Никите снова показалось невежливым. Хотя сладкое он любил и никогда не упускал случая попробовать что-нибудь новенькое в очередном месте. Но пришлось всыпать в высокий стакан лишний пакетик сахара и остановиться на этом.

— Мне показалось, или вы тоже думаете, что гаитянская колдунья после своего путешествия на Север вернулась сюда? — спросила Яна, когда официантка поставила перед ними заказ и удалилась к другому столику: в кафе было многолюдно. Очевидно, люди стремились по максимуму выгулять себя до того, как общественные места снова закроют на карантин.

— Я думаю, что она могла никуда отсюда и не уезжать, — усмехнулся Никита. — Первое убийство произошло через девять дней после того, как передача вышла в эфир. Еще три дня до этого они монтировали, итого двенадцать дней от съемок до убийства. А уезжать бокор планировала на две недели. Так что если это она, то она здесь.

— Но зачем ей это?

На этот вопрос у Никиты ответа не было. Точнее, он пока не мог его внятно сформулировать, а потому не стал ничего отвечать. Вместо этого попросил:

— Можно мне еще раз заглянуть в ваш сон?

Яна удивилась, но спрашивать ничего не стала. Пожалуй, эта черта в ней ему нравилась: любопытная, но знает, когда лучше промолчать, а когда и вовсе сначала сделать, а потом спрашивать, зачем. Она протянула ему ладонь, и Никита немного замешкался перед тем, как обхватить ее. Нет, он не боялся снова узнать в ее сне себя. Уже узнал, второй раз не страшно. И нет надежды, что первый раз ошибся. Он не соврал Лосеву: себя он узнает всегда, тут невозможно ошибиться. Но в первый раз, ошарашенный этой информацией, Никита мог кое-что упустить. И сейчас оно щекотало его сознание, как выбивающаяся из общего ряда чашка. Но если чашку он мог ухватить за ручку, вытащить и рассмотреть, то с мыслью так не получалось. И ему нужно было снова очутиться в Янином сне.

В этот раз погружался небыстро. Не хотел снова утонуть в осознании того, что Яна держит в руках его сердце, захлебнуться в собственных эмоциях и не рассмотреть ту чашку, которая стоит не в ряд. Светло-голубые Янины глаза потухали медленно. Он цеплялся за них, не давая себе оборваться в глубину резко, медленно-медленно клал руку на ее ладонь, увеличивая площадь соприкосновения, пока наконец его рука не легла полностью на ее, а светлые глаза не исчезли под темной пучиной.

Он в темноте, но темнота не пугает. Он всегда в темноте в таких видениях. Темнота лучше помогает понять, что происходит вокруг, обостряет восприятие информации остальными органами. Ему не больно и не страшно, уже хорошо. Не отвлекает. Он сидит на чем-то холодном и твердом, спиной касается твердой поверхности. Руки, похоже, связаны: затекли, ими не пошевелить. В темноте кто-то есть. Шаги тяжелые, шаркающие. Человек либо стар, либо грузен. Он периодически вздыхает и что-то бормочет, но Никита не может разобрать слов. Не может даже понять, голос мужской или женский.

Нет, здесь все в порядке, ничего необычного. Ничего выбивающегося из ряда. Чашка, повернутая ручкой в другую сторону, не здесь. Ему потребовалось определенное мужество, чтобы отпустить это видение и окунуться в следующее. Пульсирующее сердце в руках. Кровь течет по пальцам, по ладоням, скатывается по запястьям и срывается вниз. Руки уже не его, но он по-прежнему все хорошо чувствует. Чувствует тепло крови, биение скользкого сердца. И его чашка здесь. Руки. Он знает эти руки. Нет, это не руки Яны, мужские. Яна видит их во снах как свои, но это мужские руки. И Никита знает их обладателя. Не может понять, кто это, но определенно знает его.