Вик Джеймс - Санктуарий [litres]

Две виновные девушки, которым не дает покоя их роль в смерти юноши – а весь город собрался осудить одну невиновную.

Вот только…

Вот только где в этой версии событий колдовство? Где та сила, которая обрушилась на нас на вилле? Чья темная магия действовала тем вечером?

– Иззи, – говорю я, пригибаясь к ней, – а те штуки, которые ты чертила у себя в ежедневнике… что это?

Иззи недоумевает:

– В ежедневнике?

– Агент?

Бриджит смотрит на меня хмуро. Пьер – с подозрением. Я тянусь за телефоном, чтобы показать Иззи изображенные ею узоры – Древние Знаки, пугающие ведьмовские знаки – но, конечно же… его забрал гвардеец!

Черт. Черт!

– Такие заковыристые, – говорю я. – Вроде…

Я хочу было начертить их в воздухе пальцем, но вспоминаю, как ужаснулась Роуэн от одного их вида.

Но Иззи мотает головой. Ее простодушные глаза пусты.

И я нутром чую: она не ведьма. Даже пусть неопознанная и необученная.

– Извольте прекратить вопросы, агент, – говорит Пьер ледяным тоном.

Оркестр начинает играть марш: трубы завывают. Плохо настроенные усилители орут. Толпа внезапно вздымается – за последние несколько минут она выросла вдвое – и по проходу между металлическими барьерами под дулами пистолетов ведут Сару и Харпер Фенн.

Они лгут. Я вижу ужас в глазах зрителей, когда один за другим те люди, которым я безотказно помогала всю свою жизнь, выходят на помост с микрофоном и марают меня и мою дочь своей ложью.

Такое чувство, что половина Санктуария собралась здесь, чтобы плевать мне в лицо. Старик из лавки греческих деликатесов. Когда-то приветливая девушка из груминг-салона Бриджит. Альберто, рассказывающий свою историю лично и рисующий меня в черных красках. Их лица полны страха и враждебности. Во всей той боли и печали, которые я старалась уменьшить, теперь обвиняют меня: якобы, это я их причиняла.

За что мне все это?

Кого я обидела?

Мэри-Энн Болт снова рассказывает свою историю, но теперь у нее невыносимый новый конец: смерть Джейка в больнице глубокой ночью. Закончив, она падает на месте, словно у нее не выдержало сердце. На самом деле так оно и есть. Толпа издает жуткие звук – стон боли от смерти еще одного дитя Санктуария. По моему лицу тоже бегут горячие слезы. Как такое могло случиться?

Тэд расхаживает перед подставкой, на которой стоим мы с Харпер, скованные. Он держит пистолет в руке – и смотрит на нас с такой ненавистью, что даже странно, как она смогла уместиться в одном человеке. Он с огромным усилием удержался от того, чтобы не пристрелить нас обеих на месте. Его останавливает только перспектива более сладкого и жестокого наказания. Петли, которые свисают с верхней планки футбольных ворот.

Вот как для меня все закончится – так же, как всегда заканчивалось для таких, как я. Утешения эта мысль не приносит. Это – мрачное сестринство в смерти. Я чувствую, как их костлявые пальцы тянутся сквозь века, чтобы сжать мои.

Но я не позволю им забрать и Харпер. Ни за что!

Нам сказали, что при малейшем движении нас пристрелят. Вот только время заканчивается. Эбигейл готовится выйти на сцену, и я знаю, что ее обвинения станут последними. После них Тэд предложит жителям Санктуария решать, виновны ли мы «в убийстве сверхъестественными средствами».

А когда нас сочтут виновными – потому что, конечно же, сочтут – нас повесят.

«Ведьма не имеет права жить».

Итак – смерть от пули или смерть в петле. Лучше рискнуть получить пулю в последней попытке спасти своего ребенка с помощью магии. А если у меня не получится, то Харпер хотя бы убедится, что, когда придет время, ей можно сделать вид, будто она колдует – и тем самым получить более легкий исход.

Я едва могу шевелить пальцами под лентой. Но я не переставала ими работать, растягивая изоленту, с того момента, как нас вывели из камеры. Я старалась на ходу зацепить ими стены и дверные проемы, делая вид, что мне трудно устоять на ногах в кандалах. Пока все смотрят, как Эбигейл встает с места, чтобы идти выступать, получив микрофон от Майкла, я стараюсь изогнуть пальцы в знакомом жесте умиротворения. Если мне удастся воздействовать на охранника, который держит меня под прицелом, то можно будет попробовать более смелое движение, более сильные чары…

И тут в центре стадиона раздается оглушительный рев.

Только это не человеческие голоса – это жадное пламя. Помост охвачен огнем.

Они что – решили, что повешение будет недостаточно картинным, и хотят нас отправить на костер? Я вспоминаю слова, которые Мэри-Энн бросила мне на улице: что мы будем гореть сейчас, а потом будем гореть в аду. И Эбигейл сказала Харпер, что она заслужила не петлю, а костер.

Я бросаю взгляд на дочь. Мне невыносима мысль о ее страхе. Однако она смотрет на огонь с открытым интересом. В ее светлых газах пляшет отраженное пламя – и у меня такое чувство, будто я уже ее потеряла. Мою полную тайн дочь.

Высоко в небе что-то стучит. Над стадионом появляется вертолет. Мое сердце снова ускоряет ритм – мне казалось, что настолько быстро оно просто не может биться. Это спасение? Спецназ спустится по тросам и унесет нас с Харпер к безопасности?

Тут вертолет кренится – и я вижу у него на боку логотип новостного канала. Они здесь, чтобы смотреть!

Теперь горожане уже аплодируют и восторженно кричат. Череда обвинений и признаний разожгла им кровь, а присутствие в небе зрителей возбуждает. На трибунах многие вскочили на ноги. «Пра-вый суд! Пра-вый суд!» – скандируют они. Ряды со спартанцами размахивают флагами и плакатами «#ПравосудиезаДэниела».

Почему Эбигейл не хочет говорить с того места, где остановилась? Мне хочется, чтобы она поскорее начала, чтобы все это закончилось – так или иначе. Вместо этого она завороженно застыла на месте.

В нарастающем хаосе стерегущие нас с Харпер полисмены решаются время от времени оглядываться, пытаясь понять, что происходит. У меня появился шанс. Всего один шанс.

Тут из громкоговорителей по всему стадиону вырывается вой, усиливаясь до леденящей адской пронзительности. Я никогда ничего похожего не слышала… вернее, не слышала с того вечера, когда Эбигейл прижала к себе труп двенадцатилетнего Дэна после того как Майкл отпустил руку сына, не найдя пульса.

Эбигейл продолжает смотреть на горящую сцену – и вой рвется из ее горла. Ее палец указывает вперед, на пламя.

Ее крик обретает форму, как единственное слово: «Дэниел».

И я ничего не могу с собой поделать: завороженно смотрю туда, куда она показывает. В центре пламени видна дергающаяся, шатающаяся фигура.