Вик Джеймс - Санктуарий [litres]

– Подождите! Эби!

Изящные туфельки Эбигейл, которые она надевает даже на футбольные матчи, постукивают по цементному полу. Она останавливается чуть поодаль от нашей камеры. Почему-то несмотря ни на что макияж на ней безупречный. Я когда-нибудь видела ее ненакрашенной – хоть раз за годы нашей дружбы? Я вообще знакома с женщиной под всей этой косметикой?

– Умолять бесполезно, – говорит она. – Вам обеим. В Санктуарии сделали свой выбор уже много веков назад. Здесь нет места для вам подобных и творимому вами злу.

– Добру! Я всегда делала только добро. Ты это знаешь. А Харпер не виновна – и ты это тоже знаешь. Ты же можешь прекратить это безумие, Эбигейл!

Мои пальцы под лентой отчаянно дергаются. Мысленно я перебираю несколько заклинаний. Вот только одних мыслей мало. Музыкант может знать все ноты пьесы, но, чтобы ее сыграть нужен инструмент, а у меня не свободны руки и нет лозы.

А Эбигейл заметила.

– Прекрати! – рявкает она. – Охрана, выводите их.

Харпер подходит к решетке. Мне хочется заорать, чтобы она держалась подальше. Могу себе представить, как Эбигейл ударит мою девочку, плюнет в нее… может, даже вырвет один из пистолетов и ее застрелит.

Моя дочь смотрит мягко.

– Я сожалею о вашей потере, Эбигейл. Сожалею, что не увиделись с ним в последний раз, чтобы попрощаться.

Эбигейл шатается. Эти двое впервые встретились после того, как Дэниел умер. Эбигейл впервые увидела девушку, которую обвинила, и посмотрела ей в глаза.

Я замираю. Может, этого хватит? Просто произнесенные вслух слова сожаления, чтобы напомнить Эбигейл, что мы все сочувствуем ее горю. Может, в словах Харпер есть своя магия?

– Сука! – бросает Эбигейл. – Виселица для тебя слишком хороша. Будь моя воля, тебя ждал бы костер.

Она поворачивается и быстро уходит наверх. Меня обжигает разочарование, а последняя надежда обращается пеплом и улетает.

В багажнике несущейся к Санктуарию машины Честера я задыхаюсь и потею. Когда мы наконец останавливаемся и крышка поднимается, я с радостью втягиваю в себя воздух. На меня смотрят мой помощник и Пьер Мартино.

– Рад вас видеть, – говорит Пьер, и его сильная рука вытаскивает меня наружу, словно мешок с цементом.

Мы трое договариваемся, что Честер вернется в отделение и притворится верным копом – и позвонит мне, когда ему удастся что-то выяснить. Мы с Пьером проведем разведку, чтобы понять, что за хрень тут творится, где могут находиться обе Фенн, и насколько велика опасность для них.

Мне нужно бы переодеться, однако вариантов мало. Пьер предлагает мне одну из своих толстовок с капюшоном и пару тренировочных брюк дочери. Я беру их неохотно. Мой конфликт интересов просто зашкаливает. С тем же успехом мне можно прямо сейчас выбросить свой жетон в мусорку. Я говорю себе, что привлечь Пьера вполне разумно. Если его дочь ответственна за то преступление, в котором обвиняют Харпер, то он как минимум обязан помочь мне ее выручить. И он все равно захотел бы это сделать: Сара – его самая давняя подруга.

Господи, пусть всему этому найдется какое-то разумное объяснение! Пусть мне не придется арестовывать Иззи Перелли за убийство одного парня на вечеринке и какое-то смертоносное воздействие на другого.

Я закрепляю пистолет на боку – так, чтобы его можно было легко достать из-под мешковатой толстовки – и прячу телефон. Пьер застегивает на поясе рабочий ремень. В него вдеты столярный молоток, стамеска, длинная отвертка и болторез.

– На тот случай, если надо будет их освобождать или еще что, – говорит он, надевая поверх холщовый жилет, который все прикрывает. Я стараюсь не задумываться над тем, что включено в это «или еще что».

Мы двигаемся к стадиону пешком. В историческом центре я сразу замечаю, что половина магазинчиков закрыта. Пьер останавливается, чтобы помочь немолодой владелице сувенирной лавки, у которой заело ролльставни.

– Это только для туристов, – говорит она нервно. – Это не всерьез. Завтра с утра первым делом все выброшу.

Я пытаюсь понять, с чего она так нервничает, и смотрю на витрину. Там выставлены сувениры на тему ведьмовства – из тех, которые предлагают в десятке городкой Новой Англии. Кружки и брелоки с ведьмами на метлах. Свечи в форме черных котов и черепов. Пена для ванн с этикеткой «Успокаивающее зелье». Когда Пьер запирает ставни, женщина быстро пищит «спасибо» и уходит.

Через несколько кварталов на нас обрушивается жуткий шум, доносящийся со стороны одной из боковых улиц с жилыми домами. Там оказывается фургон с громкоговорителями.

«Важная информация о карантине! – объявляет женский голос. – Просьба собраться на футбольном стадионе. Важная информация о карантине…»

Фургон медленно едет дальше. Мы проходим еще немного – и вдали я слышу еще один, повторяющий тот же текст. Люди выходят из домов, улицы заполняются народом. Неужели они не понимают, что во время эпидемии запрещено собираться вместе?

А это показывает, что они не считают это нормальной болезнью. Они думают, что это колдовство.

Шум нарастает, и по обрывкам разговоров, слышным на его фоне, понятно, что люди испуганы, растеряны, озлоблены. Увлекаемые толпой, мы подходим к стадиону. Ворота распахнуты – и я вижу, что внутри.

Все плохо. Просто хреново.

Я вытаскиваю телефон и набираю номер телерепортера, Анны Дао.

– У вас есть вертолет? – спрашиваю я, как только она отвечает. – Потому что в Санктуарии кое-что происходит, и это должен видеть весь мир.

Я едва успеваю закончить разговор, пообещав переслать снимки, когда нас с Пьером вталкивают на стадион. В центре устроен помост, который, как я вижу по поблекшему логотипу, принадлежит «Спорту на берегу». Он нанесен белой краской и аккуратно обведен красной, которую я наконец опознаю. Ту же краску разбрызгали по Сариному дому – и ею же обезобразили знак на въезде в город.

Напротив помоста – небольшая подставка. На ней стоят медалисты на соревнованиях, но я могу вообразить, для чего ее предназначили сегодня. Это – скамья подсудимых. Гвардейцы тащат металлические барьеры, чтобы ее огородить.

Почти все трибуны уже заполнены. Какая-то пожилая пара сидит с пледом на ногах и пакетом сэндвичей, словно приготовившись болеть за внука на футболе. На всех сиденьях на половине ряда с одной стороны разложены аккуратные таблички «занято». Люди, рассевшиеся на первом ряду одной из трибун, растянули вдоль нее длинное полотнище. На нем – цитаты из Библии.