Антон Березин - Скелет в шкафу и другие ужасные истории [litres]

– Может, все-таки порра валить отсюда?! – неожиданно прямо у них над ухом раздался издевательский голос, явно передразнивавший Марту.

– Это ты?! – зачем-то похлопав себя крыльями по бокам и, видимо, не найдя там чего-то очень ей нужного, ошарашенно уставилась Марта на их спасителя. – Ах, ты негодяй!.. Да я тебя!.. Я… я…

– Йя, йя! Натюрлих! Дас ист фантастиш! – взял «под козырек» круглый незнакомец, скорее напоминавший бывалый и видавший виды футбольный мяч. – Перевожу для непонятливых: все разборки потом! А сейчас нам сюда!

– Куда?! – удивленно посмотрел Сеня туда, куда указывал незнакомец.

Там, кроме стены, ничего не было. Как бы не было. А потом как бы появилась дверь. В которую они все тут же вошли. Как бы. Потому что метнувшийся вслед за ними вихрь черного снега ударился о стену, в которой уже не было никакой двери. От этого жестокого удара, казалось бы, неудержимый вихрь тут же рассыпался грязным снегом по тротуару. И это было уже совсем не как бы, а на самом деле. На самом, что ни на есть, настоящем…

У городов есть разные стороны. И в зависимости от дня недели, погоды, времени года или своего настроения, наконец, они могут поворачиваться к своим жителям и гостям той или иной стороной. Впрочем, тут многое зависит и от самих людей. Ведь очень часто люди не видят того, что есть на самом деле, заменяя его тем, что им хотелось бы увидеть, или тем, что они должны увидеть («знающие» люди им про это сказали, а, как известно, «знающие» люди всегда знают, что и как всем нам надо делать). Некоторые вообще утверждают, что каждый человек видит все по-своему. А значит, сколько людей, столько и взглядов на город, и столько сторон у города.

Однако есть у города одна сторона, которую не видит никто. Ну, почти никто. А все дети знают, что «почти» не считается. Между прочим, говорят, что именно дети могут видеть эту никому не видимую сторону города. Но не все, а только самые маленькие. Которые даже еще и говорить не умеют. Зато они умеют слышать, о чем говорят птицы, звери, растения, предметы и даже явления природы. И не только слышать, но и разговаривать с ними. Однако едва они научатся говорить первое слово, как эта способность у них сразу же исчезает. И они никогда больше не вспоминают о ней. Но, как говорится, нет правил без исключений. И именно такие «исключения» в данный момент не просто видели эту другую, самую загадочную и таинственную сторону Москвы, но и находились там. Более того, отчаянно спорили, видимо, не проникшись «величием момента». По крайней мере, так это называл Бабай. Но, похоже, кое-кто с ним не соглашался:

– Брось ты! Ничего особенного. Это же просто «сумрак», как в фильме «Ночной дозор». Они там в этот «сумрак» входили, – авторитетно объяснил ему Стасик и, немного подумав, добавил: – И замечательно выходили.

– Ох уж, эта современная молодежь, – покачал головой Бабай. – Насмотрятся всякой ерунды фантастической. А про Рембрандта, небось, даже и не слыхивали. И сумрак не здеся, а вот тута – в ваших головах!

И Бабай выразительно постучал себя пальцем по лбу.

– И вовсе не ерунда, а очень даже классный фильм! И при чем здесь Рембрандт какой-то? – обиженно сказала Анька, очень уважавшая фантастические фильмы, но не слишком разбиравшаяся в живописи.

– А при том, что ентот самый «Ночной дозор», оченно известную во всем мире картину, он и нарисовал, – объяснил Бабай. – Ажно еще в 1642 годе. В Голландии. В ейном стольном граде Амстердаме.

– А ты-то откуда знаешь? – буркнула Анька. – Ты что там был, что ли?

– Ну, дык! – радостно кивнул Бабай. – Можно сказать, свечку держал. «Для создания причудливой игры света и тени». Енто мне сам Рембрандт потом объяснил. Руку жал, благодарил. Если бы не ты, говорил, фиг у меня так хорошо получилось бы!

– Что, прямо так и сказал: «фиг»? – недоверчиво посмотрел на него Стасик.

– Нет, конечно, – смущенно потупился Бабай. – Он енто не по-нашенски, а по-голландски сказал. Но я уж и запамятывал, как это по-голландски будет-то. Давненько ведь это было.

– Память подводит. Старенький я уже, видать, стал, – вздохнув, грустно добавил он.

– Да брось ты! Ты еще очень даже хорошо сохранился! – решил ободрить пригорюнившегося Бабая Стасик и уточнил: – А с 1642 года, так вообще, как огурчик! Ты лучше скажи…

Но договорить он не успел.

– Па-а-а-берегись!!! – неожиданно раздался крик.

Бабай еле успел пригнуть головы Аньки и Стасика. Что-то молнееносно просвистело над их головами. Причем, на такой огромной скорости, что поднятый этим чем-то ветер даже сорвал с головы Бабая его шапку-ушанку, которая, по всей видимости, была ему очень дорога. Потому что он тут же с громкими криками и проклятиями бросился ее догонять. Предмет же, пролетевший над их головами, рухнул в то самое, постоянно перемещавшееся до этого, озеро, подняв огромный столб брызг. Озеро, похоже, не ожидавшее такого развития событий, не успело вовремя убраться с места падения, и в результате даже закипело от возмущения. Потом, окатив виновника происшествия презрением и густой струей пара, покатило свои волны куда-нибудь подальше. Куда без предупреждения не валятся с неба всякие наглецы.

Сам же этот «наглец» моргал глазами и пытался прийти в себя, сидя на сухой, потрескавшейся земле, совсем еще недавно бывшей дном сбежавшего теперь неизвестно куда озера.

– Ах, же ты, негодник! – гневно обратился к нему Бабай, поднимая с земли и старательно отряхивая свою видавшую виды шапку-ушанку. – Ты что ж себе позволяешь, поганец ты этакий! Шапочка-то почти новая, один раз тока надеванная! А ты ее об земь, ирод окаянный!

– Да ладно тебе, Бабаич. Ты ее, небось, как надел лет этак… даже и не помню, сколько тому назад, так и не снимал ни разу, – пробурчал уже знакомый нам незнакомец, напоминавший футбольный мяч. – Чем зря воздух сотрясать, помог бы подняться лучше.

– И как же ты докатился до жизни такой? – сокрушенно покачал головой Бабай, протягивая ему руку. – Посмотри, на кого ты стал похож! Смотреть стыдно! Был ведь весь из себя румяный такой, жаром пышущий, пухлый да сдобный. А стал совсем грязный и несъедобный.

– Кончай наговаривать, Бабаич! – грубо оборвал его незнакомец. – Все это сказки да смешные фантазии. Какой еще «румяный да сдобный»? Забыл, что ли, что я «по амбарам метен, по сусекам скребен»? А что из такого мусора могло выйти?! Из чего намели, то и испекли. В общем, можно сказать, что плохая наследственность, трудное детство и плохая компания оказали на мою дальнейшую судьбу свое тлетворное влияние.