София Сеговия - Пение пчел

Симонопио был подвижным ребенком, даже когда спал. Иногда старухе казалось, что он и во сне гоняется за пчелами, как при свете дня: перебирает ногами, размахивает руками, словно вот-вот взлетит. Он больше любил крепко прижиматься к высохшему телу и деревянной коже своей няни, чем к твердой холодной стене. В течение ночи он постепенно отвоевывал все больше и больше пространства их совместного ложа, оставляя ей место на самом краю. Падение Реху не пугало – она боялась приземления. Грохнувшись на пол, она переломает себе все кости и разлетится вдребезги, как стек ло.

Разумеется, няня Пола все замечала. Прошли месяцы, а ночная суета не исчезла. Как-то вечером, укладывая Симонопио в его кровать, она сказала:

– Не знаю, чего ты боишься, Симонопио, но ты уже большой мальчик, ничего с тобой не случится. Я благословляю эту комнату каждый вечер. Сюда не явятся ни ведьмы, ни привидения. Чудовищам не спрятаться под кроватью – она слишком низкая, им там не поместиться. Кукол, которые просыпаются и ходят по ночам, тоже тут нет – мы отправили их в амбар. А теперь спи спокойно.

Симонопио не приходили в голову ужасы, которые упомянула няня Пола, но если она благословляет комнату каждый вечер, он решил, что может спать спокойно. Их он не боялся. Его пугало лишь падение в пропасть – упасть во сне и не долететь до пола. Все падать и падать, не просыпаясь. Он сомневался, что от этого поможет благословение, и все же няня Пола права: он должен быть храбрым.

Он был не только храбрым, но и изобретательным: лишившись няниной защиты, он придумал поставить вплотную к кровати стул. Ограждение получилось неполным, как в детской кроватке, но высокая спинка обманывала глаз, спросонок всматривающийся в темноту комнаты. Потребовалось еще несколько недель, чтобы Симонопио снова научился безмятежно спать, но с тех пор он ни разу не досаждал няне Рехе. Как-то он забыл пододвинуть перед сном к кровати стул, а вместе со стулом забыл и страх, не дававший ему как следует отдохнуть. Отныне он даже не вспоминал, что когда-то засыпал только с няней Рехой.

Однако в тот день, когда Беатрис выпустила его руку, чтобы побежать к дому вслед за Мартином, Симонопио, парализованный ужасом, остался посреди дороги один. Он не опасался за здоровье крестного – знал, что случилось нечто такое, что очень расстроило Франсиско, но не более. Симонопио встал как вкопанный, боясь, что будет падать, падать без конца, не достигая земли. Из-за собственного безрассудства, из-за того что отправился туда, куда ходить не следовало, он был уверен, что запустил свою историю про койота и теперь не знал, как все исправить.

Сидя за кустом на камне и терпеливо дожидаясь возвращения крестной, он услышал шум и вовремя успел обернуться – человек подкрадывался с палкой в руке, явно намереваясь его ударить. От первого удара он увернулся, но знал, что рано или поздно ловкость его не спасет: во взгляде Эспирикуэты он прочитал, что тот не отступит, пока не убьет его.

Спас его крик Беатрис. Она налетела в ярости на пеона, вооруженная тряпичной куклой. Симонопио ее узнал: это была та самая кукла, которую крестная сшила для маленькой девочки с печальными глазами, также носившей фамилию Эспирикуэта. Она набросилась на Эспирикуэту с видом пчелы, защищающей рой. Увидев ее рядом, Симонопио несказанно обрадовался.

– Что вы делаете? Да как вы смеете?

Но ее вмешательство не остановило Эспирикуэту: злоба его не утихла, и палку он не опустил. Беатрис встала между Симонопио и нападающим.

– Зачем этот чертенок явился ко мне домой? – заявил Эспирикуэта. – Сколько еще бед он нам принесет?

– Что вы такое говорите?

– Вначале у меня умерла жена. Потом умерли дети.

– Вот я и пришла выразить соболезнования, – сказала Беатрис, попытавшись найти в себе прежнее сочувствие к этому человеку, но к этому времени оно совершенно испарилось.

– На что мне соболезнования? Выражайте их тем, кто в них нуждается. По мне, он убил мою семью. Не нужны мне ни соболезнования, ни жалость. Мне нужно, чтобы те, кто остался, были живы. Чтобы вернулись те, кого он у меня забрал. Как тот парень, что восстал из могилы.

– Послушайте, Ансельмо, я понимаю вашу печаль и отчаяние, но с чего вы взяли, что Симонопио в чем-то виноват? Эта болезнь поразила весь мир!

– Говорил я, беда будет от этого парня. Только он появился, мои поля стали приносить куда меньше, чем у других, а потом семья померла, хотя у других все живы. Почему на меня одного все сыплется?

– Умерло очень много людей, Ансельмо. По всему миру, не только в вашем доме.

– Ага, но у вас-то никто.

– А тети, другие родственники, друзья? Вот и твоя семья, Ансельмо.

– У вас никто.

Разговор зашел в тупик, и Беатрис сменила тем у.

– Я принесла кое-что для вашей дочки. – Тон ее смягчился. – Если вам нужно что-то еще, скажите нам. Если хотите, мы можем отдать девочку в нашу школу, чтобы…

– Нет уж. У вас там только и учат, как прислуживать. А моя дочка никому прислуживать не станет. Знаете, чего мне нужно? Чтобы вы эти свои соболезнования отнесли туда, где они пригодятся. А нам от вас ничего не нужно. Или вы думаете, что кукла заменит ребенку маму? А мальчишку своего забирайте и скажите ему, чтобы ноги его не было на моей земле. В следующий раз я его убью.

У Беатрис перехватило дыхание, лицо побледнело. Она медленно выдохнула воздух. Симонопио заметил, что рука, сжимавшая его ладонь, дрожит.

– Предупреждаю вас, Ансельмо: если вы приблизитесь к этому ребенку, для вас это плохо кончится. Даже не смотрите в его сторону. Вы меня поняли? И еще кое-что: знайте, эта земля никогда не была вашей. И не будет.

Не дожидаясь ответа, Беатрис схватила Симонопио и поспешила прочь не оглядываясь. Одной рукой она тащила мальчика за собой, так что ему казалось, он летит по воздуху, будто тряпичная кукла, которую она все еще машинально сжимала в правой руке. Дышала она по-прежнему часто и глубоко, и Симонопио подумал, что даже койот Эспирикуэта струхнул – такая решимость отразилась у нее на лице. Когда тропинка стала пошире, Беатрис вспомнила про куклу, которую мастерила так старательно, думая о Маргарите Эспирикуэте. Недолго думая, она зашвырнула ее подальше в подлесок, где отныне кукле суждено было медленно гнить, как и всем остальным животным и растениям, что населяли эту скудную землю. Затем подобрала палку и крепко сжала ее свободной рукой.

– Не волнуйся, Симонопио. Все в порядке. Он не осмелится, – повторяла она, чтобы успокоить мальчика, но шага не замедляла и палку не выбрасывала.

Ничего примечательного им по дороге не встретилось, за исключением Мартина, сообщившего, что у Франсиско Моралеса припадок. Крестная побежала за слугой, а Симонопио так и остался посреди пронизывающих дебрей, без крестной и без пчел. В руках он сжимал бесполезную палку, отлично понимая, что никакая палка не защитит его в истории, которая началась в тот день.