Алан Кранк - Кормилец

Он собирался начать еще вчера, после традиционного ночного блуждания по закоулкам интернета. Даже набил слово «Воспоминания» в окне текстового редактора. И вдруг понял, что так не годится. Нужна бумага. Выплеснуть на нее скопившуюся внутри скверну, а потом сжечь.

Из верхнего ящика он достал ручку, старый потрепанный журнал «Умники и умницы» и общую тетрадь на девяносто шесть листов. Днем он полчаса простоял у прилавка, выбирая цвет. Сразу исключил черный, красный и бирюзовый. Остановился на белом. Подумал, что пусть хотя бы обложка у этой мерзкой истории будет светлой. Но теперь увидел, что ошибся. Белая выглядела как кожа мертвеца.

«Запись 1 от 21.09.2017 г.» . Игорь поставил точку и отодвинул тетрадь в сторону. Неплохо бы собраться с мыслями и еще раз подумать, как это должно выглядеть.

Сначала он все вспомнит, а потом разложит по полочкам. Методики Адамс и Прогоффа здесь не совсем подходят. Он будет писать по-своему, где-то на стыке, углубляя первую и упрощая вторую.

Не дневник, а скорее книгу воспоминаний: с диалогами, описаниями чувств и мыслей, чтобы заново пережить все то, что тогда с ним случилось. Несколько сеансов психоанализа, конечно, были бы намного эффективней. Особенно если обратиться к Перову. Но с его вдумчивым отношением к делу такая помощь будет дорого стоить. От семи до двенадцати лет тюрьмы.

Пару недель назад появились первые тонкие аллюзии, как легкий ночной туман над кладбищем. Новый зоомагазин на Ленина с плетеными птичьими клетками в витринах. Мужик с лопатой наперевес на рекламном щите рядом с парковкой. Потом намеки стали грубее. В среду в «Магните» рыжая девчонка с кем-то громко объяснялась по телефону: «Нет. Теперь никто. Просто знакомая». А вчера в гараже на полке он обнаружил этот самый журнал, который сейчас лежал у него на столе. Сборник кроссвордов «Умники и умницы», шестой номер за две тысячи третий год.

– Это ведь не просто совпадения. Верно? – вслух спросил он себя.

Игорь повернулся к книжной полке, на которой стоял портрет-шарж Фрейда. Нос основателя психоанализа на картине одновременно являлся согнутой ногой обнаженной женщины, а густые брови – лобком. Подарок Северина на сорокалетие. Фрейд, слава богу, ничего не ответил. На этот раз. Но если все пустить на самотек, рано или поздно Фрейд заговорит, и тогда место работы превратится для Игоря в место заключения.

– Стоп. Давай без истерии, – вслух оборвал себя Игорь. – Да. Проблемы есть. Но я еще не разговариваю по телефону с инопланетянами и не копаю убежище в преддверии ядерного апокалипсиса.

Игорь взял со стола журнал и поднес к глазам.

На обложке была нарисована блондинка в очках и с карандашом в руке, выглядывающая из-за высокой стопки книг. Ее широкая улыбка по замыслу художника должна была выражать счастье от интеллектуального развлечения, но на Игоря сейчас она производила совершенно иное впечатление. Девица злорадствовала. Ты думал, что все позади, но все только начинается.

Когда-то на журнал поставили то ли стакан, то ли бутылку с маслом – и на обложке осталось подковообразное пятно. Масло прошло сквозь тридцать шесть страниц и проявилось на тыльной стороне. Что бы могло значить это тридцать шесть раз повторенное С – «СНОВА» или «СМЕРТЬ»? В любом случае, точно не «СЧАСТЬЕ».

Игорь отложил журнал, взял со стола ручку и склонился над тетрадью.

Итак, отправные пункты повествования: мои мысли, мои желания, мои страхи. И все в прошедшем времени. Разделы заведомо неравносильные, и надо будет очень постараться, чтобы последний не вытеснил остальные.

«Запись 1 от 21.09.2017 г.

Допустим, я болен. Тогда возникает вопрос: «Как все началось?» Не в смысле сроков и обстоятельств появления первых проблем с психикой, а в смысле причин появления этих проблем.

Прекрасно помню тот день, когда я познакомился с Шматченко в шестом кабинете. Это случилось через месяц после того, как я ушел из поликлиники и устроился в диспансер. Выходит, мне тогда было двадцать восемь.

Когда я вошел в кабинет, Шматченко уже был там. Он сидел на привинченном к полу стуле в дальнем конце комнаты, туго спеленатый в смирительную рубашку. Кстати, одна из последних смирительных рубашек в диспансере. Крепкая мешковина родом из СССР продержалась до две тысячи пятого. Ему было под семьдесят. Несмотря на худобу, это был вполне крепкий дед. Шматченко спал. Лысая голова склонилась, подбородок касался груди. Приоткрытые губы чуть изогнулись в снисходительной улыбке, обнажив крупные желтые зубы. Я не мог работать со спящим и хлопнул дверью чуть сильнее, чем требовалось. Шматченко открыл глаза и посмотрел на меня. Глаза белые и пустые, как матовое стекло, зрачки светлые, едва различимые.

– А где Боря? – спросил он, и под тонкой пергаментной кожей старика проступили желваки. – Боря обещал принести мне соль. Они ее боятся.

Я ответил, что Савенко ушел в отпуск. Про фирменный трюк Бориса Алексеевича – перед отпуском раздавать коллегам самых безнадежных больных и не забирать их обратно по возвращении – в ординаторской слагали анекдоты. Но на тот момент я ничего об этом не знал и воспринял подлянку как проявление особого доверия.

– Мне нужен Боря, – запротестовал Шматченко, когда я сказал, что Савенко в данный момент принимает солнечные ванны где-то под Геленджиком. – Он обещал принести мне йодированную соль. В нашей воде не хватает йода. Вам это известно? Отсюда проблемы с щитовидкой. А если в воду для полива добавлять несколько капель йода, то огурцы вообще не будут болеть.

И его понесло. Помню, что в те годы я особенно был внимателен к резонерству. Пытался уловить логику мышления больного, которая впоследствии должна была помочь в терапии. Шматченко раскачивался на стуле, вновь прикрыв глаза и погружаясь в собственную болтовню все глубже и глубже. Я было попытался его перенаправить, но безуспешно. Он меня не услышал. Случись это сейчас, я бы не стал его прерывать. Подождал бы и дал ему выговориться. Даже если бы на его разглагольствования ушел час. Хотя нет. Вру. Случись это сейчас, я бы вышел из кабинета. Выбежал из больницы. И больше никогда туда бы не возвращался.

Шматченко продолжал говорить. Я открыл папку, которую перед отъездом передал мне Борис Алексеевич, и отыскал вопросник. Бумаги выглядели странно: никаких скоб и скрепок – только клей. Привет от Ганнибала Лектора и Сары Коннор. Пройденные пункты были обведены кружком, а на противоположной стороне разворота были записаны ответы. Выглядели они даже для традиционно гнетущего бреда больных довольно зловеще.

«После смерти Вера оказалась слишком болтлива, я и пожалел, что не зашил ей рот».

«Умерла от стыда, и я похоронил ее в песочнице».