Алан Кранк - Кормилец

Нет, я не пытаюсь переложить вину на кого-то еще. Это было мое решение. Но окончательно к безумному поступку меня склонил не Шматченко, а Марина».

«Запись 13 от 2.10.2017 г.

Что-то сегодня я засиделся. Уже второй час ночи, я все еще не в кровати, а завтра на работу. Еще минут двадцать и надо идти.

Хотел написать: «Однажды ночью я проснулся…» и вспомнил, что где-то это уже было. Да. Все повторяется. Но на этот раз меня разбудил не крик, а свет. Спал я плохо и проснулся практически моментально. Свет резал глаза. Я хотел прикрыть глаза ладонью и вдруг порезался обо что-то, находящееся прямо у меня перед лицом. Боль помогла сбросить остатки сна.

Я прищурился. Сквозь ресницы я увидел Марину. Она сидела на краю кровати передо мной. Левая рука обхватывала огромный живот, выступавший под мятой ночнушкой. Правая сжимала кухонный нож. Неделей раньше я наточил его до состояния бритвы, после того как пропылесосил, помыл полы и протер лампочки в люстрах. Сюрприз для вернувшейся из больницы жены, поблекший на фоне сюрприза от врача УЗИ-диагностики.

Кончик ножа дрожал в двадцати сантиметрах от моей шеи. Ее поза выглядела неуклюжей и от этого еще более зловещей. На опухшем от плача бледном лице глаза выделялись двумя крупными черными точками.

Я боялся пошевелиться, и моя порезанная ладонь так и застыла в воздухе. Кровь капала на простынь и тут же расплывалась крупными пятнами. Я смотрел то на простынь, то на Марину, и это чередование обладало каким-то гипнотическим парализующим действием.

Месяцем раньше, когда я обнаружил жену на полу в ванной, страх был не меньше, но чувствовал я себя совсем иначе. Тогда мозг лихорадочно работал в поисках выхода. Теперь же я оцепенел из-за явной безысходности ситуации. Острый блестящий кончик ножа находился прямо у меня перед глазами на уровне шеи. Попытаться схватить ее за руку или перекатиться в сторону было бессмысленно. Это только бы ускорило развязку.

Ее губы зашевелились. И сквозь пульс, барабанивший в ушах, я стал различать отдельные звуки. Звуки слагались в слова.

– Он мертв, Игорь. Я знаю, что он мертв.

Что-то я слышал, что-то считывал с губ.

– Вытащи его из меня. Если бы я могла, я бы сама сделала это.

Вдруг до меня дошло. Она не собиралась меня убивать. Дрожащими липкими пальцами я отодвинул нож от лица. Сел рядом с ней и обнял ее за плечи. Забрал нож. Марина была мягкой и податливой, как восковая кукла.

Это был предел. Вместо того чтобы обратиться за помощью ко мне, она могла попытаться сама ВЫТАЩИТЬ ЕГО. И в следующий раз она так и поступит. А следующий раз может случиться через неделю, может завтра, а может быть, прямо сейчас.

– Поверь мне, мы все исправим, – сказал я. – Мы точно сможем это сделать.

На несколько секунд я замолчал и задумался над тем, как далеко нас может завести эта иллюзия. Разумеется, моего воображения не хватило. Я и близко не мог представить ни цену, которую придется заплатить сумасшедшему знахарю, ни конечный результат этой кошмарной попытки обмануть смерть. Возможно, именно тот момент и следует считать началом истории. А все, о чем я писал раньше, – лишь вступление. Та ночь была точкой невозврата. Дальше все покатилось само собой.

Я рассказал ей о разговоре со Шматченко. Я говорил и смотрел на дверцу шкафа, за которой на нижней полке лежали нераспакованные детские вещи. Я думал о них, и собственные слова казались мне все более и более убедительными и значимыми.

Верил ли я в то, что говорю? Нет. Но мне кажется, тем монологом я поливал семена сомнений, зарытые во мне. Вопросительный знак, записи в медицинской карточке Шматченко и ожившую муху. Я рассказывал медленно, избегая узких противоречивых моментов и тщательно подбирая слова, вместе с Мариной убеждая и себя самого.

– Мы все исправим. Его не надо вытаскивать. Он будет жить. Поверь мне, с нашим сыном все будет хорошо».

Комната была чуть больше коробки от холодильника. Кровать, тумбочка, вещевой шкаф, узкий и короткий проход между мебелью от двери к окну. На потолке тускло горела желтая лампочка.

Старуха чувствовала себя в клетке. Не птицей, а скорее мышью или цирковой крысой. Старой злой крысой, которая задумала покусать хозяина шапито. Очень больно покусать. А может, если повезет, и убить.

Застеленный серой гостиничной простыней матрац лежал у окна рядом с толстой чугунной батареей. Было поздно, и она собиралась скоро лечь спать. Искупалась, переоделась в светлый халат, который служил ей ночной рубашкой последние двенадцать лет. Запихнула зубные протезы в стаканчик на тумбочке. Стаканчик был неудобно мал.

Двенадцать крепких здоровых зубов она вырвала в день смерти матери. Два стоматолога отказали ей в услуге, третий посоветовал обратиться к психиатру, а четвертый сказал «любой каприз за ваши деньги». Она оставила девять дальних зубов, тех, которыми невозможно было укусить. Их оказалось вполне достаточно для того, чтобы поесть лапши на маминых поминках.

Старуха сидела на голой кровати и считала деньги, вытряхнутые из кошелька на фанеру днища. Некогда тонкие и изящные пальцы с аккуратными ноготками, которые могли за минуту перелистать до сотни библиотечных карт и найти нужную, превратились в негнущиеся узловатые отростки. Как будто вместо кистей рук были вилы, которыми она ворошила купюры. Да, время – злой фокусник. Но не самый злой из всех ей известных.

Старуха неуклюже положила последнюю купюру к остальным. Семнадцать тысяч восемьсот семьдесят рублей. Плюс рублей пятьдесят мелочью в карманах. Все, что осталось от заначки на ремонт квартиры, на которую они с мамой копили пять лет. Теперь ремонт не нужен. Отнимаем восемь тысяч шестьсот сорок два рубля на обратную дорогу. Остается чуть больше девяти тысяч. Если вместо обеда в столовой покупать батон с вареной колбасой, можно протянуть до следующей среды. До пяти часов утра следующей среды, если быть точной. Расчет посуточный с момента въезда. У нее шесть дней на то, что она не смогла сделать за пятьдесят пять лет.

Старуха порылась в кошельке и достала оттуда старую черно-белую фотографию с загнутыми углами. В центре на стуле сидела молодая женщина в темном ситцевом платье послевоенного покроя с круглым воротом. По сторонам от нее стояли дети. Мальчик лет двенадцати в матросской бескозырке и девочка, очень похожая на мальчика, с двумя косичками, торчащими в стороны.

– Я нашла его, мама. Это точно он, – сказала старуха, глядя на фото. – Я нашла его дом, и он смердит сильней, чем городская свалка. Осталось сделать последний шаг.

Яд был во всех них, во всей семье, за исключением девочки. Три человека вместо одного, как она предполагала изначально. Возможно, женщина и мальчишка безвредны. Они не знают дороги к Твари и вряд ли смогут ее нащупать. Но откуда ей знать это наверняка? А мужчина превращался. Это точно. Теперь она не только чувствовала, но и увидела это собственными глазами. Новый и, если ей повезет, последний кормилец. И хотя он все еще выглядел и вел себя как обыкновенный человек, тварь была в нем. Тварь, убившая ее брата и мать. Отъевшая кусок от нее самой.