Алан Кранк - Кормилец

– Так. На ужин был омлет, значит, на завтрак будет яичница.

Яйцеклетки. С этого все начиналось. С дефектных не вызревающих яйцеклеток Марины. А дальше вверх по цепочке, как в Лизином учебнике по «Окружающему миру». Мы едим неродившихся детей курицы, потом саму курицу, а потом что-то стоящее ступенькой выше съедает нас.

– Два или три?

Сережа молча показал два пальца. Игорь кивнул, плеснул масла на сковороду и разбил яйца.

– Ты не скучаешь по маме?

Сережа покачал головой.

– Нет? Отлично. Сегодня она вряд ли придет. А по сестре?

Сережа все так же молча пожал плечами.

– Ты мог бы составить серьезную конкуренцию Чарли Чаплину, если бы родился на сто лет раньше.

Игорь поискал взглядом на столе солонку. Не нашел. Достал из кармана щепотку соли и посыпал ею уже начавшие белеть по краям яйца.

– Кстати, про кино. Знаешь, кто приезжал к нам утром? Дядя следователь. Он сказал, что смотрел короткометражный детектив «Пропавшие дети». Там ты с Лизой гуляешь по городу. После той прогулки у твоей сестры стало совсем плохо с глазками. Понимаешь? А в кармане у тебя я нашел разогнутую тетрадную пружинку. Это случайно не тот самый тонкий металлический предмет, о котором говорил судмедэксперт?

Сережа покрутил головой и лукаво заулыбался. Обычная реакция на вкрадчивую интонацию. Уровень понимания нулевой.

– Нет? Хорошо, – сказал Игорь. – Я не знаю, что мне с тобой делать, сынок. Позвонить в полицию и сказать, что ты нашелся, – предать тебя. Спрятать и подождать, пока заживут твои руки, – предать Лизу. Ты знаешь, что предательство самый страшный грех? Последний круг Ада у Данте. Смертный грех, который не замаливается и не прощается. Хотя я могу ошибаться. Об этом лучше спросить у бабушки. Я не верю во всю эту ерунду, но все равно считаю, что предательство – очень скверная штука.

Сережа молчал и лукаво щурился. Игорь выдержал паузу в минуту в ожидании реакции. Бесполезно. Так можно было ждать до вечера.

– Не понимаешь о чем, да? Я тебе завидую. Максимум, что я сам могу сделать, – это прикинуться, что тоже ничего не понимаю. Но не понимать и делать вид, что не понимаешь, – это разные вещи.

Желтки подрагивали на горячей сковородке. Вокруг них надувались и лопались, разбрызгивая масло, белые пузыри. Игорь повернулся лицом к плите и спиной к сыну. Рядом со сковородой стояла никелированная кастрюля из-под вчерашних пельменей. Игорь смотрел то на скворчащую яичницу, то на искривленное отражение сына на боку кастрюли. На середине стола перед сыном лежал самый большой нож из набора. Нож был намного опасней тетрадной пружинки.

Утром из уважения к Прохорову Доронин надел белый халат и колпак. Игорь был хорошим парнем. Понятное дело: ему не нравились мультяшные черепки. Точнее говоря, ситуация, в которой он оказался, не располагала к юмору. Шутить над смертью всегда лучше у нее за спиной.

Лейкоциты у девочки подпрыгнули чуть ли не вдвое. Гемоглобин упал. Пульс ослаб. Ночью, со слов Свиридова, она пару раз на несколько минут приходила в себя, но ничего хорошего в этом нет. Сережа Клюев тоже умирал в сознании.

– Как она? – спросил Игорь, когда они вошли в палату.

– Жидкость в плевральной полости. Плюс в раны на лице попала инфекция. Плюс переохлаждение. Пробуем макролиды. Одним словом – скверно. Извини за прямоту.

В этот раз Доронин часто извинялся. В основном за то, что сразу неверно оценил состояние больной и дал родителям надежду.

Прохоровы пришли порознь. Он видел через окно кабинета, как, ссутулившись, тяжело поднимался по ступенькам крыльца Игорь. За семь лет, прошедших с тех пор, как они вместе работали в поликлинике, Прохоров постарел лет на пятнадцать. И половина из этих пятнадцати наверняка пришлась на последнюю неделю. Некоторое время спустя, бодро стуча каблуками, появилась его жена. Накрашенная и опрятная, она, напротив, выглядела намного лучше, чем три дня назад. Возможно, от недопонимания.

– Когда вы ее будете выписывать? – спросила она Доронина, стоя на пороге, когда они уходили.

– Не знаю. Ничего не могу обещать.

– Поскорее бы уже.

Игорь невесело ухмыльнулся, очевидно осознавая двузначность пожелания. Возможно, это была их последняя встреча с дочерью. В морге это будет уже не ребенок, а тело.

Фиолетовая чернота обманывала Лизу, притворяясь сном. Сознание плыло. Всякая мысль, всякий образ, едва зародившись, мгновенно растворялись в темноте. Исчезало все, кроме боли и страха. Отчасти нарушение сознания было результатом ее общего физического состояния, отчасти – вызвано болеутоляющими, которые кололи шесть раз в сутки, но главная причина заключалась в слепоте. Канал, через который в мозг поступало девяносто процентов информации из внешнего мира, был разорван. Сознание отказывалось принимать эту новую, грубо усеченную реальность и погружалось в воспоминания.

– Примеры. Упражнение сто сорок восемь, сто сорок девять и задача номер сто сорок два.

Голос Зинаиды Ильиничны еще звучал в голове, когда Лиза, на ходу застегивая куртку, вышла из школы.

День был холодный, но солнечный. Подмороженная слякоть весело блестела в лучах солнца. Лиза прищурилась. Впереди ее ждала самая приятная часть дня. Оля стояла на последнем порожке крыльца, прислонившись к толстой завитушке перил. По дороге они наконец-то зайдут в «Невскую сдобу» и возьмут по горячему шоколаду с вишневыми пирожками. Лиза успела помахать подруге рукой и улыбнуться, прежде чем увидела брата.

Сережа стоял на середине пешеходной дорожки около автостоянки. Он пришел один, это было ясно с первого взгляда. Куртка расстегнута, на голове нет шапки, а на ногах вместо ботинок синие кроссовки с сеточками на носках.

По улице шли люди. Много людей. Все они старательно обходили Сережу стороной. Никто не приближался вплотную, не задевал и не толкал его. Как будто брат держал в руках невидимый обруч.

– А это что за пугало? – спросила Оля, поймав взгляд подруги.

– Мой брат.

Сережа помахал Лизе рукой.

– Тот, который измалевал альбом?

– Да. Не знаю, как он здесь оказался. Надо позвонить маме.

Лиза вытянула из кармана куртки телефон и дважды нажала кнопку вызова. Мама не отвечала. Она набрала номер отца и слушала длинные гудки до тех пор, пока не услышала механический голос оператора «Вызываемый вами абонент не отвечает».

Сережа помахал рукой сестре еще раз, развернулся и медленно побрел по тротуару.

– Пойдем, – сказала Лиза. – Надо его отвести домой. Он заблудится или попадет под машину.

– Такой дылда? – ответила Оля. – Я не пойду. Он мне не нравится. И мама сказала, чтобы после школы я сразу шла домой.

– Мы же собирались в кондитерскую.