Ширин Шафиева - Сны Ocimum Basilicum [litres]

Вечно царившая здесь сырость изжевала доски пола, дух плесени в этой части дома был настойчивее, чем где бы то ни было; Алтай чихал и морщился от летящей во все стороны древесной крошки, пока не добрался до плотно утрамбованной, давно не видевшей солнца, не дышавшей свежим ветром земли. В земле разлагались корни, которым стало некого питать. Эта земля должна быть очень плодородной, подумал вдруг Алтай. Ещё он подумал, что не стоило вырубать целое дерево ради постройки, пригодной лишь для хранения никем не читаемых книг. А ещё – что это удивительно, как один и тот же запах человеком воспринимается по-разному в зависимости от места и обстоятельств: в детстве он любил аромат земли, напоминавший лес, засеянные поля и деревню, позже тот же запах стал ассоциироваться у него с могилами и смертью, а вот теперь… он был готов думать о чём угодно, только не о том, что золота и здесь не окажется.

Несколько раз из тайных катакомб под полом выныривали недоумевающие крысы, принимались метаться среди книжных столбов, ослеплённые светом фонаря, пока Алтай не открыл для них дверь во двор. Сам он выходил только раз – покурить. Болели руки, болела спина, помимо того его не покидало ноющее, неприятное чувство, какое бывает, когда понимаешь, что с тобой произошло нечто непоправимое, грустное, но не можешь вспомнить, что именно. Словно он нашёл кого-то важного – и сразу потерял.

Скоро к усталости присоединился холод, вгрызающийся прямо в кости. «Если я покопаю ещё немного – внешняя стена рухнет», – подумал Алтай. Как у молочного зуба нет корней, у одноэтажной хибары не было фундамента. Алтай ткнул в землю лопатой ещё пару раз и вдруг встретил серьёзное сопротивление. Он ударил ещё раз – сомнений быть не могло, лопата упёрлась во что-то твёрдое. Либо это был камень, либо…

Мгновенно взмокнув от волнения, Алтай начал расчищать твёрдую поверхность, и скоро стало ясно, что откапывает он самый настоящий ларь, деревянный, плохо сохранившийся, но увесистый. Алтай с грохотом отбросил лопату, сбив здоровенную стопку сочинений Бальзака, и исполнил дикий танец победы, аккомпанируя себе бессвязными возгласами. Успокоившись, он не без усилия поднял ларь из ямы и снял разваливающуюся крышку.

Тусклый блеск золотых монет и драгоценностей показался Алтаю прекраснее сияния звёзд в небе над высокими горами. Таким и должно быть завершение любой страшной сказки, в которой протагонисту приходится пережить множество ужасных испытаний, в итоге приводящих его к вознаграждению. Подавив искушение прямо здесь, в грязи и темноте, начать рассматривать сокровища, Алтай перенёс ларь в жилую часть дома и, усевшись с ним прямо на пол, приступил к методичному разбору.

Большую часть клада, как и следовало ожидать, составляли николаевские червонцы, потускневшие, но весьма недурно сохранившиеся. Их насчиталось девять сотен – старинный род, к которому Алтай принадлежал, был не только знатным, но и небедным. Помимо монет, прекрасных, однако не слишком интересных, в сундучке обнаружились золотые ювелирные изделия, которые Алтай раскладывал вокруг себя с особенным чувством – то была словно давно утерянная и неожиданно вновь обретённая связь с женщинами его семьи. Мысль о том, что всё это придётся продать, была невыносима. Драгоценности, нравившиеся ему сильнее остальных, он откладывал в сторону, чтобы продать в последнюю очередь, если его надежды не оправдаются и клад не потянет на миллион. Алтай не имел ни малейшего представления о ценах на антиквариат и золото.

Больше всего его поразил золотой гребень для волос, выполненный в стиле ар-нуво, – прихотливо изогнутые побеги с крупными листьями и выложенные мелким жемчугом соцветия-зонтики, напоминающие болиголов. Не сразу Алтай понял, почему представил себе этот гребень в осенних волосах белокожей красавицы, но затем вспомнил картину Лейтона, настойчиво требовавшую его внимания в минувшие несколько дней, написанную в то же время, на которое пришёлся расцвет модерна, и ассоциация стала ему очевидна. Он принял твёрдое решение не продавать гребень, что бы там ни было, и спрятал его в ящик тумбочки, где хранились самые важные мелочи.

Почти месяц прошёл с завершения передачи. Деньги от продажи клада покрыли значительную часть долга, но, чтобы заработать оставшуюся, Алтаю пришлось бы потратить не один год, и то при условии, что он не будет ни есть, ни пить, ни платить за коммунальные услуги. Как-то раз Алтай вышел из офиса – его арендодатель согласился потерпеть ещё немного, прежде чем выставить из помещения неудачливого съёмщика, для чего Алтаю пришлось применить силу убеждения и обаяние, остатки которого чудом сохранились в нём после всех скорбных событий – шатаясь от усталости, из-за нервов и недостатка питания похудевший так, что ветер чуть не сдувал его на проезжую часть. Он свернул за угол и был подхвачен под руки двумя мордоворотами архетипического вида и препровождён в огромный архетипический же чёрный внедорожник, где за рулём сидел третий верзила. У третьего на лице отражалось какое-то подобие мыслительных процессов, благодаря чему, видимо, ему и доверили управление этим катафалком. Алтай попытался выяснить у ребят, не охренели ли они часом, хотя догадывался, чьи интересы представляют эти три натянутые на промышленные холодильники костюма.

Поехали окольными путями, видимо, чтобы деморализовать жертву. На всякий случай посмотрев назад, Алтай выяснил, что за ними едет ещё один джип-двойник.

– Я польщён, что вы взяли на себя труд организовать целый кортеж для меня, – сказал он, желая, в свою очередь, деморализовать гвардейцев употреблением незнакомых слов и сложных речевых конструкций.

– А-а, много не говори-а, – ответил с угрозой тот, что сидел справа.

Удалившись от цивилизации на расстояние, показавшееся добрым молодцам достаточным, заехали на пустырь и выгрузились. Второй джип разродился ещё тремя пассажирами, такими же крупными. Алтай вышел и сразу закурил, сыпля искры в лица своих похитителей.

– Ты кто такой, что деньги не отдаёшь нашему ряису? [28] Ряис – босс, начальник. – спросил один, самый упитанный и высокий, пытаясь звучать грозно и агрессивно, но свойственное его народу ленивое миролюбие так и просвечивало из-под маски. Очевидно, этот здоровяк был главным.