Чарлз Стросс - Дженнифер Морг [litres]

«Для вас, людей». Ой-ой!

– Ты не чудовище. Экзотика, конечно, да. – Я не могу отвести от нее глаз. Пытаюсь оторвать взгляд от идеальных грудей, опускаю ниже, а там вторая пара. – Просто нужно привыкнуть. Но я не против, правда. Я уже вполне освоился.

В Данвичском центре Прачечной есть словечко, которым называют сотрудников-людей, которые слишком много ныряют голышом с аквалангом – рыболюбы. Раньше я такого увлечения не понимал, но в случае с Рамоной все ослепительно ясно.

– Ты такая же красивая, как и с чарами. Может, даже больше.

– Ты это говоришь, чтобы мне голову заморочить. – Я чувствую горькое веселье. – Признавайся!

– Да нет же.

Я набираю побольше воздуха в легкие, а потом ныряю и плыву к ней. Здесь я могу открыть глаза: все окрашено в бледно-зеленый цвет, но я вижу. Рамона уклоняется, а затем хватает меня за талию, и мы кувыркаемся под зеркальным потолком, толкаемся, боремся и брыкаемся. Я умудряюсь выставить наверх голову, чтобы глотнуть воздуха, а потом она снова утаскивает меня под воду и начинает щекотать. Я содрогаюсь, но удивительным образом, когда мне нужен воздух, она подталкивает меня наверх, а не тянет вниз. К тому же мне нужно куда меньше воздуха, чем следовало бы ожидать. Я чувствую, как вовсю работают жабры у нее в плевральной полости: будто между нами установлен своего рода канал, будто она помогает насыщать кислородом кровоток нам обоим. Когда она меня целует, я чувствую вкус роз и устриц. Наконец через несколько минут ласк и объятий мы опускаемся на дно и лежим, спутавшись руками и ногами, посреди золотого контура на бетонной плоскости.

«Рыболюб!» – смеется она.

«Танго танцуют вдвоем, каракатица. Ну и мы же этого не сделали. Я бы не решился».

«Трус! – смеется она с сожалением, так что даже не обидно. Серебристые пузырьки летят у нее изо рта к поверхности. – Вообще-то дышать за двоих трудно. Если хочешь помочь, выныривай…»

«Ладно».

Я отпускаю ее и встаю. Как только я отдаляюсь от Рамоны, я чувствую нарастающую тяжесть в груди: мы, конечно, фатумно запутаны, но метаболический канал работает только на близком расстоянии. Я выныриваю и трясу головой, хватая ртом воздух, а потом смотрю в сторону пляжа. У меня в ушах звенит, глубокий гул отдается в челюсти, и какая-то тень закрывает риф от солнца. Что? Я задираю голову и смотрю прямо в днище вертолета.

– Вниз! – приказывает Рамона, перекрикивая оглушительный рев. Она хватает меня за лодыжку и тянет под воду. Я задерживаю дыхание, позволяю ей подтянуть меня к себе – и тяжесть в груди исчезает. Затем я понимаю, что она указывает на прямоугольную крышку люка в углу бетонной платформы.

«Быстрее, нужно уходить в укрытие! Если они нас увидят, нам конец!»

«Если кто нас увидит?»

«Громилы Биллингтона! Это его вертолет. Ты их чем-то взбесил. Нужно уходить, прежде…»

«Прежде чем что?»

Она пытается поднять железную крышку, красную от ржавчины и покрытую полипами и другой растительностью. Я прихожу на помощь, стараясь не обращать внимания на тяжесть в груди.

«Вот это. – Что-то падает в воду рядом. Сначала я думаю, что это просто мусор, но затем вижу, как по воде растекается красное пятно. – Краска. Для ныряльщиков».

«Ой-ой-ой! – Я хватаюсь за ручки, напрягаю бицепсы, затем спину. – Сколько еще… – Крышка подается. – …времени?»

«Время вышло, обезьяныш».

По другую сторону кораллового барьера мелькают тени: барракуда или маленькая акула. В груди пылает боль, и я, кажется, содрал кожу на ладонях, но решетка уступает и открывается на одинокой петле.

«Ныряй».

Проход восемьдесят на шестьдесят, вдвоем будет тесно. Рамона прыгает в него ногами вниз, а потом хватает меня за руку и тянет за собой.

«Что это?»

Меня охватывает страх, почти паника: мы опускаемся в бетонный колодец с металлическими скобами по одной стороне, а внутри – черная ночь.

«Быстро! Закрывай люк!»

Я дергаю за крышку, и она тяжело захлопывается за мной. Я вздрагиваю, когда она падает, и теперь не вижу ничего, кроме легкого фосфоресцентного свечения. Я моргаю и смотрю вниз. Это Рамона. Она дышит – если можно это так назвать – тяжело, будто бежит марафон, выглядит усталой. И она слегка светится. Биолюминесценция.

«Закрыл».

«Хорошо. За мной».

Она начинает опускаться в тоннель, перехватываясь руками. У меня тяжелеет в груди.

«Куда мы?» – нервно спрашиваю я.

«Не знаю – на чертежах этого нет. Наверное, это техническая шахта или что-то вроде того. Но мы это сейчас выясним».

Я хватаюсь за скобу и двигаюсь к ней, стараясь не обращать внимания на паническую нехватку воздуха и странное чувство у ключиц.

«Ну да, почему бы не спуститься по секретному ходу в подводную оккультную конструкцию, пока ныряльщики с гарпунами, которые работают на безумного миллиардера, ищут нас наверху? Что может пойти не так?»

«Ох, ты удивишься», – говорит она так, будто занимается такими вещами каждый божий день. Секунду спустя я скорее ощущаю, чем чувствую, как ее ноги касаются дна.

«Ух ты. Вот это сюрприз», – небрежно добавляет она.

И тут я вдруг понимаю, что не могу дышать под водой.

История требует героя, вокруг которого вертится весь мир, но какой прок в герое, который не может дышать под водой?

Чтобы не показывать вам Боба в не лучшие минуты его жизни и позволить рассмотреть акульим глазом мутные воды, в которые ему довелось нырнуть, нужно на миг прерваться, будто во сне, – или онейромантическом потоке, выхваченном с экрана смартфона Боба, – и бросить взор за океан, на события, происходящие ровно в то же время в одном кабинете в Лондоне.

Не бойтесь за Боба. Он вернется, пусть и слегка подмоченный.

– Секретарь сейчас вас примет, мисс О’Брайен, – говорит дама в приемной.

О’Брайен дружелюбно ей кивает, вкладывает закладку в толстую книгу, которую читала, и встает. На это уходит некоторое время, потому что гостевое кресло, в котором она ждала приема, старое и проседает, как голодная мухоловка, а О’Брайен пытается не выпускать из рук потертый скрипичный футляр. Дама со скукой смотрит, как она поправляет свой полотняный жакет, возвращает на место выбившийся локон рыжевато-русых волос и идет к закрытой двери, над которой висит табличка «Посторонним вход воспрещен». А потом замирает, положив руку на дверную ручку.

– Кстати, я профессор О’Брайен, – говорит она с улыбкой, чтобы случайно не обидеть собеседницу. – «Мисс» так звучит, будто говоришь с непослушной школьницей, правда?

Дама все еще кивает, пытаясь придумать подходящий ответ, когда О’Брайен закрывает дверь и над притолокой загорается красная лампочка.

В комнате стоит длинный стол для совещаний, шесть стульев, графин с водой, бумажные стаканчики и древний проектор «Agfa». Всему здесь, кажется, не меньше сотни лет: некоторые вещи, наверное, видели еще Вторую мировую. В двух стенах раньше были окна, но несколько лет назад их заложили кирпичом и закрасили казенной лиловой краской. Лампы дневного света над столом льют призрачный свет, придающий коже собравшихся трупный оттенок – всем, кроме Энглтона, который и в лучшие времена похож на мумию.