Alex Shkom - Туман гор Кайана

Впрочем, можно было понять причину или отговорку, что скажет водитель, — погода была просто отвратительной: более-менее чистое небо затянуло очень тёмными тучами, погружая землю во тьму, сырость и влага чувствовались даже в самом воздухе, и даже вид — тот прекрасный горный пейзаж, что открывался нашему взору настолько, насколько хватало горизонта, скрылся за туманом и тьмой, перекрывающими всё на своём пути, и веял… неизвестностью.

— Квадроциклы, геолог.

— Чего, блядь? — резко обернулся тот.

— Нам обещали квадроциклы, а не скутеры.

— То есть ты сейчас решил доебаться?! — Рональд звучал куда более раздражённо, чем вчера.

— Я сейчас решил тебя просто поправить, но понимаю — твоя быковатая натура всё ищет себе проблемы.

— О, а, может быть, если бы ты меня не «просто поправил», а просто пошёл нахуй, как я тебе советовал вчера, всё было бы нормально?!

— Ни рефлексии на собственных ошибках, ни тактичности — да ты, похоже, действительно имел дело с одними коровами.

— Ты сейчас у меня!..

— Тише, девочки! — Сэм встал между ними стеной, разнимая обоих. — Давайте, блин, лучше разберёмся, почему к нам прислали этот антиквариат.

Грузовик остановился, и из него вышел никто иной, как Даниель — тот, кого я точно не ожидал увидеть на месте водителя. С одной стороны: да, триста человек — немного, но неужели больше некому было выполнять обязанности со столь небольшой ответственностью и сложностью, как перевозка?

— Да. Да, люблю вас обоих, — мистер Форвард, подходя к нам, завершал телефонную беседу. — Да, и скажи ему, чтобы все задания делал. Приеду — проверю. Да, пока… Как думаете, — шепнул он уже более хриплым и уставшим голосом, — сегодня может пойти дождь?

Серо-чёрное небо медленно вращалось над нашими головами, подталкиваемое лёгким ветром. Запах свежести — привычный, как я понял, для тех мест — не нёс в себе ничего необычного, а туман был точно таким же, как и вчера — в день, когда дождя не было.

— Нет, — ответил каждый поочерёдно.

— Верно — нет, — кивнул тот. — А вот он сейчас будет убеждать нас, что таковой намечается…

После тех слов улыбка водителя начала казаться мне надменной. О, да — то была как раз одна из тех гримас, с коей к тебе подходили в магазинах консультанты; с коей осторожно, но очень нагло подлезали промоутеры на улицах или же с коей работники HR выслушивали твой бред на собеседованиях, когда окончательно решали, что брать человека, вернувшегося из армии с психическим расстройством, «слишком рискованно для их небольшой компании».

— Ну что, ваша исследовательская команда готова ехать к месту исследования? — а ещё его пожелтевшие зубы — они тоже действовали на нервы; что-то в нём явно мне не нравилось, но до меня всё никак не доходило, что именно.

— Даниель, — мягко начал Джордж, — кажется, вчера мы договаривались о более быстром и мобильном транспорте.

— Несомненно! Но, как мне кажется, погода…

— Дождя нет, — по привычке сказал я солдатским тоном.

— Да, но он может…

— Не «может», Даниель. Дождя нет. Где транспорт?

— Знаешь, я бы мог сейчас достать его, но, думаю, что это будет слишком дол…

— Тогда доставайте.

— Я…

— Вы же можете, верно? Доставайте.

«Слишком долго», — а? Дольше, чем поездка на медленной старой развалине, не едущей вверх по поверхности, что выше пятнадцати градусов? Дольше, чем с бесконечными объездами-заездами, как это часто бывает, узких горных троп по одной-единственной дороге, что подходит по ширине? Нет — то тоже была явная ложь.

— Доставайте, — вновь повторил я, — мы подождём.

Все из команды были согласны — молча стояли, смотря на муженька местного мэра, и ожидали от него обещанного решения. Хороший момент — момент разоблачения лжи. Человека будто выкидывает из его придуманного мирка в мир реальный, мир настоящий. Может быть, я просто очередной идиот, но на моём опыте всегда было так, что после раскрытия люди начинали нести чистую правду, насколько бы сильно она их ни топила — ниже, как считал их мозг, им падать было уже некуда.

— Ну… Я…

— Давай-давай, честный парень. Я же вижу — ты не врёшь нам, — Рональд покосился на того в полуулыбке, похожей на оскал.

— Я бы с радостью, господа, — сцепил он ладони за спиной. — Но дело всё в том… Я бы… У нас нет квадроциклов — буквально несколько дней назад ребята уехали на них в Аипалувик и всё ещё не вернулись… Синячат, наверное.

— А Аипалувик — это?..

— Деревушка в двенадцати милях отсюда — наш перевалочный пункт к Тагитуку.

— Потрясающие, блядь, названия.

— То есть ещё есть шанс найти их там и пересесть на нормальный транспорт — я правильно понимаю?

— Я… О! А, кстати, да! — резко оживился тот. — Хорошая идея!

— Ага. Потрясающая, блин. Давайте уже поедем, а не будем лясы точить.

Причин возражать не было.

До нашего перевала было всего-то двадцать четыре мили. Даже если учесть скорость грузовика, особенности рельефа и предположить сложность дороги — это было, максимум, два часа езды, и это было чертовски хорошо — на том раритете чувствовался каждый ухаб, каждая кочка, на которую водитель откровенно специально наезжал, приносила отличные ощущения копчику и всему сопутствующему.

Деревянные лавки по обе стороны кузова грузовика действительно сильно напоминали мне о военных временах, когда автомат был моим лучшим другом и самым ценным сокровищем, а пыль и песок въедались в кожу и зубы, всё время преследуя зудом. Несмотря на моё… не самое удачное прошлое, я скучал по военной жизни. Ещё когда только вернулся, и мои редкие родственнички встретили меня с небольшим праздником, мой крёстный сразу сказал: «Я знаю, что ты чувствуешь: ты чувствуешь, что это всё — не твоё, что тебя не понимают эти люди и никогда не поймут, а твоё призвание — умереть с оружием. Это чувство с тобой навсегда», — и как же он, сукин сын, был прав. «Никто не может понять морпеха так, как он сам, либо как другие морпехи», — к снайперам это тоже относится.

Всякий раз, когда я пытался говорить с кем-то про свою солдатскую жизнь… я видел ужас в их глазах — жуть и страх, свойственные зелёным рядовым, свойственные гражданским… Печально, когда люди смотрят на тебя либо как на калеку, либо как на героя — будто бы ради войны нужно быть самым бесстрашным и патриотичным сорвиголовой. Нет — всё дело было в мышлении.

Отсутствие опасности как уверенность в собственном бессмертии — это очень хрупкая, но мощная иллюзия, ей окружают себя все кому не лень, чтобы потом любое отклонение от плана, любой выброс из зоны комфорта вызывал жуткий, по-настоящему животный страх. На войне не так. Свистящие над ухом пули не заставляют бежать — они заставляют реже высовывать голову. Каждый раз отправляясь в бой, чувствуешь… присутствие опасности и смирение с ней. Как длительная монотонная боль — отрицание сменяется гневом от раздражения, потом — попытками убедить себя в том, что всё не так плохо, суицидально-депрессивными мыслями и, в конце концов, смирением — принятием. Но это на войне…