Александр Матюхин - Кладбище ведьм

Разве что любовью к острым режущим и колющим предметам

Грустно ухмыльнулась. Жучок в голове перестал сверлить ещё в тот момент, когда Наташина голова разбилась об унитаз. Возник другой зуд, неприятный.

Я могу помочь

Откуда малолетка узнала, что произошло?

Наташина покорность и её сбивчивые объяснения заставили Машу испугаться. Чего? Непонятного, непредвиденного. Какая-то девчонка из школы залезла ей в голову, узнала (о выродке?) и об убийстве. Но при этом не побежала в полицию, а говорила о помощи.

Как это, блин, понимать?

Маша понимала, что совсем скоро за ней придут. Родители малолетки почти наверняка напишут заявление. Маме будут звонить — не дозвонятся. Приедет участковый. Не достучится. Дальше что? У Маши есть несколько часов. Может быть, день. А потом нужно будет куда-то бежать.

Маша не боялась бегства, она боялась, что её поймают и заставят рассказать правду об исчезновении мамы и отчима. Нужно время, чтобы собраться с мыслями. А значит — вытрясти все деньги из кошельков, снять с карточек, забрать и продать сотовые телефоны и бежать куда-нибудь на край света.

Я могу помочь

Мысль не отступала.

— Как ты мне сможешь помочь, а? — пробормотала она вслух.

Маша закрыла форточку, нисколько не заботясь, что обнажена, а на кухне прозрачные занавески. Бросила взгляд на мусорные ведра. Не удержалась, подошла, открыла крышку крайнего ведра. На долю секунды ей представилось, что внутри будет сидеть живой Олег. Глаза его провалились, язык распух. Олег только и ждет, когда кто-нибудь откроет крышку. А потом он вырвется наружу, расплескивая едкий раствор — кожа его будет дымиться и шипеть — и схватит Машу холодными пальцами за шею. Схватит навсегда своего любимого выродка…

В жизни я выглядел лучше.

Лицо Олега почти растворилось. Раствор стер губы, веки, выел глаза. Нос сполз на бок, а вывалившийся язык походил на желе.

Вернув крышку на место, она снова пошла в ванную и мылась, наверное, час. Натирала тело, шею, лицо кремом и гелем. Когда встала перед зеркалом в коридоре — всё еще обнажённая — увидела на животе, вокруг груди и под коленками россыпью выскочившие нарывы. Каждый из них тихонько, призывно зудел.

Она смазала их мазью, и только после этого забралась в постель. Надо поспать и уже со свежей головой — действовать.

Усталость навалилась невыносимая.

Маша коснулась головой подушки и быстро уснула.

Даже частые стуки в дверь не смогли её разбудить. По крайней мере, не сразу.

Надя едва успела накрыть голову цветным тещиным платком, найденным в шкафу, как в дверь постучали.

Грибова передернуло от внезапно нахлынувшей злости. Наверняка кто-то из посетителей. В очередной раз забыли, что двор — это частная собственность, а не улица!

За дверью стояли три бабки — будто срисованные с открытки — низенькие, сгорбленные, в платочках на головах, хотя на улице сильный минус. В другой ситуации они бы Грибову даже понравились. Этакие божьи одуванчики, олицетворение крохотного поселка Ленобласти. Но сейчас…

— Наденька дома? — спросила одна из них. — Мы видели, как вы приехали. Она с вами?

— Дома, но сейчас никого не принимает.

— Мы по делу, милый человек. Очень срочное оно у нас.

— Все по делу, — скривился Грибов. — Но имейте же совесть. Дайте человеку отдохнуть. Столько всего навалилось.

Одна из бабушек выставила вперед костлявую руку с оттопыренным указательным пальцем:

— А ты кто такой, чтобы указывать? Ишь, разошёлся! Вы ж в разводе, прав не имеешь задерживать! Пусть Надя сама все скажет! Может, ты её того на этого?

— Чего «того»? Ступайте, говорю, дайте человеку…

Он не договорил, почувствовал за спиной кого-то. Повернулся, увидел, что в дверях кухни стоит Надя. Она улыбалась. Хотя взгляд был уставшим, но читалось в нём какое-то облегчение что ли? Лоб её прорезали морщинки. Из-под платка вылезло и оттопыривалось левое ухо. Надя завернулась в халат, убрала руки в карманы. Грибов невольно залюбовался этой поселковой открытостью и простотой, какой не было у Нади в городе.

Красотка, чего уж. Милая, добрая, хорошая. Прижаться бы к ней, обнять, почувствовать тепло.

— Кто там? — мягко спросила Надя. — Посетители?

— Тебе бы отдохнуть…

— Всё в порядке. Мне легче, правда. Пусть пройдут. Лучше отвлечься, чем постоянно думать о… — она кивнула, развернулась и скрылась в комнате. До Грибова донеслось. — Проведи их, пожалуйста, в мою комнату.

В её комнату.

Он мимолётно почувствовал себя идиотом. Бабки деловито обходили Грибова, разувались, словно он был здесь пустым местом. А Грибов никак не мог сосредоточиться, никак не мог собрать мысли в кулак.

Он поспешил за старушками, чтобы, не дай бог, не забрели куда-нибудь не туда. Показал, где находится Надя.

В её комнате.

Старушки зашли внутрь. Грибов, словно лакей, осторожно прикрыл за ними дверь и застыл, прислушиваясь. Донеслись разговоры о разваливающейся печке и о сломанном мизинце. Ничего путного. У Нади горе, а она сидит и выслушивает причитание бабулек, которые вряд ли доживут до следующей весны.

Почти час он слонялся по дому, не зная, чем себя занять. Это было странное ощущение: ожидание, когда хочется поторопить время, заставить его бежать немного быстрее. Мыслями постоянно возвращался к Наде и, почему-то, к Крыгину. Надю Грибов любил (чего уж, пора признаться, что любовь не прошла, а лишь затаилась на время), а Крыгина опасался. Эти два чувства смешивались в странный коктейль.

Крыгин хотел, чтобы Грибов приехал. Так вот он, через дорогу от дома сотрудника администрации. Перейти, постучать в ворота, пообщаться. Вот только зачем?..

Он вышел на заднее крыльцо, покурить.

Иногда не хочется, чтобы что-то менялось. Стабильность ставится выше перемен. Пусть река жизни течет криво, иногда мельчает, иногда становится мутной и грязной, но зато хотя бы видно, что за следующим порогом снова светит солнце и зеленеет трава.

А ведь завтра придется проснуться и жить со всем этим .

Жизнь, Грибов, уже изменилась. Её не повернуть назад.

Возле калитки в соседний двор, с обратной стороны стояла пожилая женщина в темном пальто с высоким пышным воротом. На плечах у неё лежала то ли лисица, то ли белка. На голове шляпка с широкими полями. На ногах сапожки — тоже черного цвета.

Грибов кивнул в знак приветствия. Женщина внимательно посмотрела на него. Потом спросила:

— А Наташа когда придет?

— Простите? — не понял Грибов.

— Ну, девочка ваша. Мы её ждём, потому что время не терпит. Охотники снова рыскают, ищут новую жертву.

Голос у нее был скрипучий, старческий, хотя на вид вряд ли бы кто дал женщине больше сорока лет. Грибов затянулся, не чувствуя сигаретного дыма: