Алексей Атеев - Псы Вавилона

— Но я не вредитель. Напротив, хочу помочь. Вы даже не представляете, какая всем грозит беда. Это посерьезней, чем стекло в подшипнике.

— Извините, Николай Николаевич, но нам виднее, что главное и что второстепенное. — В голосе Шахова послышались металлические нотки. Однако он тут же переменил тон. — Давайте-ка лучше еще выпьем

— Н-да, — заметил Всесвятский, — как все-таки время меняет людей.

— Вы о чем?

— Вспоминаю вас шестнадцатилетнего. Волнистая шевелюра, мечтательные глаза... Я думал, вы станете поэтом, писателем, учителем, в конце концов, но уж никак не ожидал увидеть... — Всесвятский не договорил, взял папиросу и закурил.

— Опричника, хотите вы сказать? — закончил за него Шахов.

Всесвятский развел руками.

— Ладно, пусть будет опричник. Но я, простите, не виноват. Выбирать не приходилось. Приехал тогда в семнадцатом в Питер. Сообщают: родители убиты во время бандитского налета. Кто убил? За что? Голова кругом идет. На уме одно — найти злодеев. Подвернулся один «братишка». Отыщем, говорит. Шагай за мной. Привел сначала в Центробалт, потом в Смольный. Стал я при нем вроде адъютанта. И такая жизнь интересная началась, что я про все на свете забыл, каюсь, и про убиенных родителей в том числе. И, понимаете, если до сих пор в голове моей был полный сумбур, то тут вдруг все стало просто и ясно. Всю предыдущую жизнь я слышал лишь одни высокие слова: про вековое угнетение народа, про царскую камарилью, про сатрапов... И хотя мой отец и большинство его друзей как будто ненавидели существующий строй, но существовали они от щедрот этого строя и сами отнюдь не бедствовали. Свергли царя, к власти пришли люди, подобные моему отцу. И ничего не изменилось. Голод, разруха, а они произносили речи о войне до победного конца И, кстати, вы тоже были одним из таких людей. Я же помню наши разговоры возле костра. Вы прекрасно разбирались в происходящем, однако предпочитали сидеть анахоретом в степи и ни во что не вмешиваться. А те, другие, к которым я примкнул, возможно, и не разбирались в политических тонкостях, однако точно знали, кто друг и кто враг.

И неудивительно, что они вскоре скинули болтливых присяжных поверенных.

— А вы не думали в тот момент, что кто-то из субъектов, подобных вашим новым друзьям, расправился с вашими же родителями?

— Думал, еще как думал. Даже знал почти наверняка. Всякое пришлось повидать, а мои, как вы выразились, «новые друзья» были скоры на расправу.

— Так вы их оправдываете? — изумленно спросил Всесвятский.

— Что вы такое говорите? Как можно!..

— Но из ваших слов вытекает...

— Рушилась связь времен. Отец шел на сына, брат на брата... Допустим, с ними бы ничего не случилось. Как бы в таком случае повернулась моя судьба? Особо гадать не приходится. Бегство на юг, участие в белом движении... Потом эмиграция...

— Возможно, у белых вам бы тоже понравилось, — иронически заметил Всесвятский. — Они были весьма прямолинейны и опять-таки долго не разговаривали. Помню в Джанкое возле станции целую вереницу повешенных на телеграфных столбах...

— Подобные предположения меня оскорбляют! — запальчиво выкрикнул Шахов.

— Но вы только что сами попытались спрогнозировать возможные повороты собственной судьбы. Я просто развил ваши взгляды. Ведь, в принципе, вам было безразлично, кому служить. Главное, чтобы кто-то решал за вас. Вот и сейчас, следуя персту указующему, видите в каждом потенциального вредителя или шпиона. Поскольку вы человек образованный и способный логически размышлять, то понимаете, что всю страну в прокрустово ложе идеологии вместить невозможно. Подчиненный ваш, допрашивавший меня, либо дурак, преисполненный служебного рвения, либо очень хитрый пройдоха. Он прекрасно видел — документы мои в порядке, тем не менее набросился на меня «аки лев рыкающий». Но ведь вы — человек иного уровня и воспитания, однако полностью оправдываете его действия. Будь на моем месте другой, как вы справедливо заметили, он бы ночевал в камере. Вот вы насмешливо выразились в отношении русской интеллигенции. Мол, только болтали. Однако у тех людей имелись принципы.

— А у меня, значит, их нет?

— Выходит, что так.

— Ошибаетесь, Николай Николаевич. Я — коммунист и горжусь этим. Генеральная линия партии — вот мой главный принцип. Стрелка компаса всегда указывает в одном направлении, сколько ни верти саму коробку компаса. И генеральная линия партии не подвержена колебаниям, как бы разные троцкисты-зиновьевцы не пытались извратить ее.

— Стрелка компаса действительно указывает на север. Не заведет ли она вас в вечную мерзлоту? — насмешливо заметил Всесвятский.

— Попрошу не вести в моем присутствии антисоветские разговоры! Только в память о нашем знакомстве...

— Вы не арестовываете меня? За чем же дело стало? Вот телефон. Звоните.

— Арестовывать вас я, конечно, не буду, но попрошу выбирать выражения!

— В таком случае, чтобы не нарушать ваше идеологическое девство, я лучше откланяюсь. На дворе уже светает.

— Вы меня обижаете. — Шахов явно выглядел смущенным. — Несмотря на различие во взглядах, ведь мы остаемся друзьями?

Всесвятский пожал плечами. Потом взглянул на хозяина.

— Знаете, в чем ваша проблема? В душевном одиночестве. И семья имеется, и служба, и как будто убеждения, а по сути вокруг вас пустота, вакуум. В идеале вы бы желали иметь спокойную, необременительную должность, вроде почтмейстерской. Ни от кого не зависеть и ни за что не отвечать. Но нынче так невозможно. Поэтому, как мне кажется, вас ожидают крупные неприятности. За сим позвольте откланяться.

— В таком случае разрешите на прощание дать вам совет, — сказал Шахов. Он, казалось, испытывал явное облегчение от того, что встреча старых друзей подошла к концу. — Немедленно уезжайте из города.

В ту самую ночь, когда охотник за вампирами опрометчиво попал в поле зрения НКВД, а позже пытался, опять же необдуманно, пристыдить руководителя столь серьезного ведомства, американский подданный Джон Смит, известный среди знакомых как Джоник, вновь отправился на поиски приключений. И не куда-нибудь, а именно на Шанхай.

Если помнит читатель, давеча он покинул странный поселок, абсолютно уверенный, что его мистифицируют.

Джоник вернулся в свою комнату в одном из бараков Кировского района. Сосед Коля Попов отсутствовал — видно, был на работе. Джоник улегся на койку и задумался. Как понимать все произошедшее? Он так и этак перебирал все события, случившиеся с ним намедни, и постепенно все больше склонялся к мысли: морочить ему голову просто не имеет смысла. Провокация? Но для чего?! Всесвятский вовсе не похож на агента НКВД. Он вел весьма двусмысленные разговоры... А что в этом такого? Джоник не раз сталкивался с подобными высказываниями. Тем более не похожи на провокаторов те два старорежимных старика. И уж вовсе не лезут ни в какие ворота, как говорят русские, ночные события в доме благообразного татарина Валитова. Допустим, непонятные звуки во дворе инсценированы нарочно. Но кто, спрашивается, приколотил к двери хозяйского пса и распорол ему брюхо?