Алексей Атеев - Псы Вавилона

— А для палатки, — не растерялся Всесвятский.

— Где же сама палатка?

— Украли в дороге.

— Понятненько. Набор хирургических инструментов. Скальпели, ланцеты, ножницы, зажимы... Ты что же, ко всему прочему еще и доктор?

— Обладаю некоторыми познаниями. Приходится много передвигаться, а в дороге мало ли что может случиться.

— Ну вот, ты и проговорился. Передвигается он много! Куда? С какой целью? Диверсии организовывать?!

— О чем вы говорите?

— Я знаю, о чем! Бороду, видишь ты, отрастил! За бродягу сойти хочешь? Сотрудник краеведческого музея! А сбрить бороду да подстричь, глядишь, и проявится белогвардейское мурло. И имя твое вовсе не Всесвятский.

— Но позвольте!

— Что тебе позволить, что?! Вредительством заниматься?!

В тот момент, когда степень допроса, казалось, начала достигать высшей точки накала, дверь кабинета отворилась и на пороге возник человек в полувоенной форме без знаков различия: добротном френче защитного цвета, таких же бриджах, заправленных в щегольские хромовые сапожки. Это был Александр Кириллович Шахов собственной персоной.

— Что тут за шум, Василий Иванович? — поинтересовался Шахов и с интересом взглянул на Всесвятского.

— Веду допрос задержанного, — сообщил молодец с двумя кубарями в петлицах. — Весьма подозрительная личность. Скорее всего связной белогвардейской террористической организации. Все за это говорит...

— Оставьте нас вдвоем, Василий Иванович.

— То есть как?

— Выполняйте, лейтенант!

Молодец нехотя поднялся и направился к двери. У самого порога он оглянулся, словно хотел что-то сказать, но лишь странная двусмысленная улыбка скользнула по его губам.

Шахов уселся на стул напротив Всесвятского, отодвинул в сторону лампу.

— А я ведь сразу вас узнал, Николай Николаевич, — весело сообщил он.

— Не имею чести...

— Да как же!.. Ведь мы с вами встречались. Я, конечно, тогда был несколько моложе. Попробуйте вспомнить.

Теперь свет лампы падал так, что лицо Шахова было освещено хоть и четко, но чересчур контрастно. Одна его половина выступала ярко и отчетливо, другая, наоборот, находилась в тени, так что черты лица выглядели несколько гротесково.

— Лампу, пожалуйста, передвиньте, — попросил Всесвятский.

Шахов исполнил пожелание и тотчас принял свой обычный вид.

— Что-то такое припоминаю, — неуверенно произнес Всесвятский. — Крым, двадцатый год?

— Нет.

— Воронеж, двадцать шестой?

— Опять не угадали. Не буду вас больше мучить. Помните гимназиста? Хутор Мертвячья балка... Археологическая экспедиция....

— Саша?!

— Именно, Николай Николаевич.

— Не может быть! Я считал, что вы погибли. Наводил справки. Сказали: вся семья уничтожена.

— Нет, во время бандитского налета убили только моих родителей.

— Помню телеграмму. Но считал: вы сгинули в годы Гражданской войны. К счастью, нет. Я рад... Просто-таки очень...

— И у меня такое же чувство. Но что вас привело в наш город? Вообще, довольно невероятная встреча. Допрос... Этот кабинет... Мой помощник обвиняет вас в контрреволюции. Как все понимать?

— Недоразумение, исключительно недоразумение. Прибыл в Соцгород в командировку.

— Но что делать здесь археологу?

— Я нынче сотрудник краеведческого музея.

— Ну да ладно. Не буду лезть в душу. Хотелось бы пообщаться в более располагающей обстановке, чем эта темница. Вы, собственно, где остановились?

— У знакомых.

— В каком районе?

— Кажется, он называется Шанхаем.

— На Шанхае?! Почему именно там?

— Так сложились обстоятельства. Гостиница для меня дороговата... К тому же длительное время не видел друзей, приехал, они предложили остаться.

— Но Шанхай пользуется дурной славой... А у нас как вы очутились?

— Можете себе представить, вышел под вечер на улицу, решил, знаете ли, прогуляться. Тут два хлопца хвать меня под белы ручки...

— Да, на Шанхае проводилась облава. Уголовный элемент совсем распоясался...

— Возможно. Не понимаю только, меня-то арестовали на каком основании? Документы в порядке, на уголовника я как будто не похож. Да ведь меня и не в уголовщине обвиняют, а в гораздо более тяжком преступлении. Ваш подчиненный толковал про некую контрреволюционную организацию... Называл меня связным...

— Это он, конечно, хватил. Приношу извинения.

— И какова моя дальнейшая судьба?

— Помилуйте, Николай Николаевич, мы же не гунны. Вы свободны. Сейчас я распоряжусь. — Шахов снял трубку внутреннего телефона. — Федотова ко мне. — Появился давешний молодец. — Вот что, Василий Иванович. Товарища Всесвятского я давно и хорошо знаю. Ему можно полностью доверять. Поэтому приказываю его немедленно освободить. Все ясно?

— Но, товарищ майор...

— Никаких «но»! Под мою личную ответственность.

— Слушаюсь. — Лейтенант исподлобья взглянул на Всесвятского, и во взгляде этом, кроме неприкрытой насмешки, тот прочитал явственное удовлетворение, словно некая намеченная цель была достигнута.

Шахов и Всесвятский вышли из здания управления и остановились во дворике. Стояла глубокая ночь.

—Тишина-то какая! — с мечтательными интонациями в голосе заметил Шахов.

— Какая же это тишина? — отозвался Всесвятский, прислушиваясь к ровному гулу от тысяч работающих механизмов, узлов, агрегатов. Гул этот переходил в некий ритм, сродни музыкальному. Словно громадный оркестр исполнял современную индустриальную мелодию, протяжную и монотонную, но одновременно завораживающую своей мощью и глубиной.

— А мы и внимания не обращаем, — задумчиво произнес Шахов — Привыкли.

С горы был хорошо виден весь промышленный гигант, сверкающий миллионами огней, мерцающий вспышками электросварки, озаряющий полнеба всполохами огня от разливаемого в ковши расплавленного металла.

— Грандиозно! — воскликнул Всесвятский, и непонятно было, чего в голосе больше: восторга или иронии. — Триумф индустриализации!

— Да, впечатляет, — отозвался Шахов. — Такое ощущение, словно завод стоит на этом месте века, а ведь всего несколько лет назад здесь была голая степь и почти полное безлюдье. Все это содеяно руками людей... Наших советских людей! — с пафосом добавил он.

Всесвятский промолчал.

— Вы как будто не согласны? — В голосе Шахова послышалась чуть заметная настороженность.

— Отчего же? Согласен. Но какой ценой воздвигнут этот молох и какими методами? Насилием и рабским трудом

— Неправда, — запальчиво сказал Шахов. — Энтузиазм тоже имеет место. Трудовой порыв...

Он оборвал свою речь, достал из кармана расстегнутого френча пачку дорогих папирос «Герцеговина Флор».

— Угощайтесь, Николай Николаевич. Оба закурили.

— Куда сейчас? — поинтересовался Шахов.