Мелинда Солсбери - Что скрывает прилив [litres]

Я переодеваюсь в ночную рубашку и забираюсь в кровать, решив, что этой ночью можно не тушить свечи. Затем накрываюсь одеялом с головой. Стены кажутся слишком тонкими, недостаточно прочными, чтобы служить преградой от этих тварей. Я сворачиваюсь в комочек, подтягиваю к себе подушку, и под ней шуршат послания, которые я собиралась отправить Джайлзу. Я сажусь и беру по письму в каждую руку. Ощущение, что прошла целая жизнь с тех пор, как я их написала.

Медленно осознаю, что мне придется сочинить еще одно. Необходимо предупредить сельчан о том, что здесь живут чудовища. На случай если этого не сделает мой отец. Люди имеют право знать, что их ожидает. Я понимаю только то, что это не древние боги. Нечто иное.

Как будто это что-то объясняет.

Я напишу утром, перед выходом. Надеюсь, к тому времени у меня в голове что-нибудь прояснится. Решив этот вопрос, я снова кладу первые два письма под подушку и прячусь под одеяло.

Страх – забавная штука. Еще несколько секунд назад я беспокоилась о том, что стены не сдержат этих существ. А теперь тепло от виски разливается по моим венам, сердце снова начинает биться в обычном ритме. Под своим детским одеялом я чувствую себя… если и не в безопасности (потому что подобного со мной уже давно не случалось), то хотя бы умиротворенной. Впервые за долгие годы меня успокаивает даже возня отца на кухне. Во всяком случае, это означает, что я не одна. И хорошо, что этим вечером он был дома и выглянул из окна. Если бы не отец… я не заканчиваю эту мысль. Он был здесь. И он помог мне. Я благодарна.

Я все еще дрожу, когда вспоминаю о лице этого существа, о его руках. Сейчас я в силах контролировать собственный страх, но если задуть свечи и остаться лежать в темноте, уверена, все изменится. Помогает и то, что за окном тихо, слышен только знакомый шепот и шелест воды. Я отдаюсь навеянному виски ощущению того, что плыву по волнам. Оставляю огонь гореть и не думаю о твари, даже когда мои веки начинают тяжелеть.

Я засыпаю.

А когда пробуждаюсь, в комнате темно, и только тонкая полоска света пробивается между ставнями.

На меня с новой силой обрушиваются воспоминания.

Я сажусь, жадно вдыхаю воздух, словно только что вынырнула из глубины и рукой вцепляюсь в ночную рубашку.

Кожа, бледная, как кость, лысая голова, слепые глаза. Широкий рот. Эти ужасные мерзкие пальцы.

Я мгновенно вскакиваю с кровати и распахиваю дверь в коридор.

– Па? Па? – зову я.

Его явно нет дома. Чтобы убедиться в этом, я проверяю каждую комнату: ванную, кабинет, его спальню, кухню. Везде закрыты ставни, и когда я пытаюсь их открыть, они не поддаются. Я ищу ключ, ожидая обнаружить его в одном из замков, но напрасно.

Потом я пытаюсь открыть входную дверь, уже понимая, чего ожидать, но тем не менее пинаю ее и чертыхаюсь.

Отец меня запер.

Или чтобы уберечь, или чтобы не дать мне раструбить новости по всей деревне. Однако он сделал из меня заключенную.

Я прислоняюсь лбом к двери. Как мне сегодня покинуть Ормсколу, если я даже не могу выйти из дома?

Я беру свечу и обыскиваю кухню. Открываю каждый ящик, переворачиваю каждую чашку и банку, тщательно просматриваю их содержимое, вываливаю копившиеся годами бесполезные безделушки на стол. В процессе нахожу сломанные крючки для одежды, пуговицы без пар, ржавые гвозди, тупой перочинный нож, но не ключи. Тот, что от входной двери, отец забрал с собой, но запасной ключ от ставен должен быть здесь, просто нужно его отыскать. Во время своей охоты я устраиваю беспорядок: роняю вещи и, бросив их там, где они упали, двигаюсь дальше.

Я захожу в комнату отца, ставлю свечу на табурет у кровати, поднимаю матрас и смотрю под ним. Заглядываю в выдвижные ящики, выворачиваю обувь, достаю из шкафа всю его одежду, проверяю карманы, ничего не нахожу и сваливаю вещи в сторону. Я даже пытаюсь приподнять некоторые половицы на случай, если у него есть подпольный тайник, как у меня. Однако ключа нигде нет. От осознания этого мое сердце начинает биться как возвещающий о казни барабан.

Я не боюсь того, что сейчас вернется отец и поймает меня с поличным. Мне сегодня необходимо выбраться отсюда. Это мой шанс и, возможно, единственный. Моя работа, все, ради чего я трудилась, на что я копила…

Мне нужен этот ключ.

Когда я подхожу к кабинету, во мне уже вовсю бушует ярость. Я – человек-ураган, мечущийся по дому и сносящий и уничтожающий все на своем пути. Останавливаюсь только в тот момент, когда замечаю, что из ящика для оружия пропали все ружья и пистолеты. Я проверяю пули и порох и вижу, что их запасы опустошены.

Мой отец – убийца богов.

Я обыскиваю комнату, выдвигаю стоящие на полках книги и проверяю пространство за ними, забираюсь на подоконник и ощупываю верхнюю часть полок, перебираю содержимое ящиков. Сердце подпрыгивает, когда я нахожу кожаный мешочек, внутри которого прощупываются очертания ключа. Но потом я достаю его и понимаю, что он слишком мал для ставен, да еще и не той формы. Его коронка – двенадцатиконечная звезда, сужающаяся к вершине и похожая на стрелу, а головка – широкое кольцо. Не знаю, от какого замка этот ключ, только мне он не подходит.

На дне этого же мешочка нахожу камею [4] Камея – ювелирное изделие или украшение, выполненное в технике барельефа (рисунок выпуклый, а не вогнутый) на драгоценных или полудрагоценных камнях или на морской раковине. с изображением моей мамы и останавливаюсь. Я ни разу ее раньше не видела. Подношу вещицу к свече и начинаю рассматривать. На портрете мама выглядит молодой, немногим старше меня. Наше сходство поразительно: те же округлые щеки и заостренный подбородок, тот же надменный изгиб губ. Если бы не мои темные волосы и глаза, я бы казалась ее близнецом. Я кладу камею и странный ключ в карман и размышляю, что же мне делать дальше.

Есть место, которое я не проверила. Но он не посмел бы…

Или посмел?

Со свечой в руке выхожу в коридор и останавливаюсь в гостиной перед закрытой дверью.

Она не открывалась с той самой ночи. Насколько мне известно, с тех пор отец не заходил в ту комнату. Я тоже. Для матери она всегда была особым местом, еще до того, как стала ее кенотафом [5] Кенота́ф, также ценота́ф – памятник, считающийся надгробным, но находящийся там, где не содержатся останки покойного, своего рода символическая могила. Кенотаф может быть установлен в том числе, если тело погибшего было утрачено или уничтожено. .

Впрочем, это единственное помещение, которое я еще не осмотрела. Единственное, в которое, по мнению отца, я бы не вошла.