Стивен Джонс - Только хорошие индейцы [litres]

– Прекрасно, чудесно, замечательно, – говорит ей Льюис, прижимая трубку то к одному, то к другому уху, потому что не может понять, как ее лучше держать, не может решить, что делать с руками в этот момент, как вообще сегодня. Но это хорошо, что она остается на дополнительную смену, и может даже немного задержаться. С деньгами в этом месяце будет туго, ведь ему заплатят меньше, если вообще заплатят, так что любая возможность заработать чуть больше – именно то, что доктор прописал.

– Люблю тебя, – говорит Льюис в трубку. – Мне надо что-нибудь сделать, принести, быть?

Это его обычная прощальная фраза.

– Просто будь собой, – как всегда, отвечает Пита, и они одновременно вешают трубки.

Час спустя он греет на ужин банку чили, съедает его с целой пачкой крекеров, ссыпая все крошки в кухонную раковину. К девяти часам он клюет носом у кухонного стола, а к десяти уже лежит в постели, пытаясь читать четвертую книгу из серии, а бутылка пива холодит его правый бок.

Пита говорит, что выпивать перед сном – плохая привычка, потому что тело может разучиться самостоятельно засыпать, и Льюис уверен, что она права, но ведь ее здесь нет, и в любом случае – вечно кажется, что он вот-вот уснет, но в действительности этого не происходит. Страницы скапливаются в его левой руке, постепенно истончаясь с правой стороны. Он уже забыл, как увлекательны приключения в этом торговом центре и как хорошо волшебство противопоставлено окружающей его торговле. И очень здорово, что времена года и декорации всегда меняются, будто задают тему или мотив каждой новой книге из серии, и его приводит в восторг, как языческие персонажи одновременно и признают различные праздники, и всерьез оскорблены ими – особенно эльфы. Но этих всё оскорбляет.

К счастью, по прошествии часа Льюис наконец начинает терять границу между чтением и сном. Поскольку рядом нет Питы, которая могла бы протянуть руку и снять с его груди книгу, не забыв заложить страницу, Льюис просто использует свой указательный палец вместо закладки, а затем, перед тем как провалиться в сон, спрашивает себя, что он сделает, когда оленья голова Шейни проявится под вентилятором, а он будет стоять на верхней перекладине лестницы.

Он наконец-то узнает, но что он сделает?

Он бормочет ответ, но его губы, и рот, и голос словно принадлежат кому-то другому в этот момент почти наступившего сна, а уши почти не различают слов.

Но он все равно чувствует удовлетворение и смеется.

Льюис стоит на пятигаллонном ведре и смотрит через забор на то, что раньше было могилой Харли. Кто-то ее раскопал, разбросал одеяла и спальные мешки по железнодорожным рельсам.

Льюис настаивает на этом: кто-то ее раскопал. В противном случае выходит, что Харли сам выбрался из земли и пошел по железнодорожной насыпи, а спальный мешок с картинками из «Звездных войн» волочился за ним, пока не зацепился за неровный край одной из деревянных шпал.

К тому времени, когда Льюис встал, Пита уже ушла, поэтому она этого не увидела. Из чего же она сделана, уже в который раз гадает Льюис, что может приползти домой в час ночи и вновь отправиться на работу еще до восхода солнца? Разве они не могут закрыть аэропорт и дать ей поспать еще пару часов? И все же хорошо, что ее здесь нет.

Скоро приедет Шейни.

Льюис съел на завтрак тост и шоколадный батончик, но сначала шоколадный батончик, потому что после него тост вкуснее.

Кто-то выкопал Харли. Иначе и быть не может. Наверное, койоты, но барсук тоже ест падаль. Ему не хочется представлять себе женщину с длинной головой, которая раскапывала могилу в три часа ночи, но от этого картинка в его воображении, наоборот, становится только еще более четкой.

Льюиса стошнило в кухонную раковину раньше, чем он успел осознать, что давится рвотой. Это не из-за того, что он нервничает в ожидании Шейни, говорит он себе. А потому, что он представил, как сейчас должен выглядеть Харли.

Когда его перестает тошнить, он включает мусородробилку, но она выплевывает на него обратно комки отходов, и он падает на пол кухни, пытаясь от них увернуться.

– Здорово у тебя выходит, – говорит он себе, сидя на полу. – Ты полностью готов, черноногий.

Он впервые называет себя так.

Он добирается до кухонного стола, цепляясь руками за все подряд, так он, может, не упадет опять. Тут хотя бы падать не так высоко.

Его пальцы упорно разглаживают непослушный ком оленьей шкуры.

Он по-прежнему пахнет неправильно, но уже не отдает сыром, а это хоть какой-то прогресс.

Уже 10:40. Если смена Шейни начинается в полдень, а ей нужно выехать на час раньше, чтобы успеть заехать к нему, но ведь это неправда, тогда, по подсчетам Льюиса, она приедет в ближайшие десять-пятнадцать минут.

Времени, чтобы развернуть шкуру, достаточно. Не для того, чтобы увидеть прорехи, – он помнит, что изрешетил всю шкуру, так что из нее выйдет разве что несколько пар перчаток, а не что-нибудь крупнее, а потому что…

Может быть, некоторые вапити особенные?

Только… вот эта вапити – а вдруг дело не в том, что она носила преждевременно зачатого теленка? Или что, если она зачала этого теленка преждевременно потому, что ей необходимо было родить его до того… до того, как некий браконьер Гейб, или Касс, или Рикки, или Льюис незаконно убьет ее поздней весной, или какой-то охотник за сброшенными рогами уложит ее из ружья, которое носит только на случай встречи с медведем?

А вдруг ей было необходимо вытолкнуть из себя этого теленка, потому что ей было предназначено умереть в тот день, чтобы ее могли освежевать?

В музее, за стеклом, хранится старый перечень зим [24] Пиктографический календарь североамериканских индейцев, в котором каждый год («зима») был отмечен наиболее значимым событием в виде рисунков, которые наносили на кожу, чаще всего по спирали, начиная с центра. Поэтому годы различались не по нумерации, а по своим названиям. , нарисованный на коже… вроде как бизонов. Но почему для этого не использовали вапити?

И кто докажет, что там ничего не напутали?

Могло быть так, что в давние времена люди приносили различные шкуры или кожи, которые отличались по виду на взгляд тогдашнего почтового инспектора. Потому что, возможно, на некоторых шкурах, на некоторых кожах, в тот момент, когда их отделяли от мяса, имелись какие-то отметины? Точка отсчета, возможно. Весть о том, что будет. Картинки грядущей зимы.

В тот снежный день, классический День благодарения, было слишком много крови, и он слишком спешил и не дочиста выскреб шкуру.

Но теперь у него есть время.

Льюис освобождает стол и осторожно разворачивает шкуру, словно пергамент.

Задняя сторона ее почернела после пребывания в морозилке или еще от чего-то, Льюис точно не знает. Он пытается стереть эту черноту бумажными полотенцами, но она въелась в поры как чернила, что, по его мнению, либо опровергает его умную теорию, либо подтверждает ее, только то, что нанесло татуировку на эту кожу, – это буря, такая мощная, что она поглотила весь мир.