Стивен Кинг - Будет кровь

— Вот, я знал, что это сосновая шишка, — говорит Пит. Он сидит, наклонившись вперед, его взгляд прикован к экрану.

Оператор Фред выполняет просьбу, и на сосновых лепестках, или чешуйках, как ни назови, Холли видит осколки стекла. Ей даже кажется, что на одном осколке кровь, хотя она надеется, что это лишь отражение фар проезжающей «скорой».

— Чет, это ужасно, — говорит Лестер Холт. — Просто ужасно.

Камера возвращается к Ондовски.

— Да, именно так. Это ужасно. Лестер, я хочу посмотреть…

Вертолет с красным крестом и надписью на борту «ГОСПИТАЛЬ МИЛОСЕРДИЕ» приземляется на улице. От воздушного вихря волосы Чета Ондовски лохматятся еще сильнее, и он повышает голос, чтобы его расслышали:

— Я хочу посмотреть, удастся ли мне чем-нибудь помочь! Это ужасная, ужасная трагедия! Вам слово, Нью-Йорк!

На экране вновь Лестер Холт, расстроенный донельзя.

— Будь осторожнее, Чет. Друзья, мы продолжаем обычное вещание, но будем выходить в эфир, чтобы держать вас в курсе событий. Следите за экстренными выпусками Эн-би-си на вашем…

Холли хватает пульт и вырубает трансляцию. Интерес к вымышленному правосудию пропадает напрочь, во всяком случае, на сегодня. Она думает о ребенке, которого нес мужчина в желтом жилете. В ботинке и носке одном забылся Джон глубоким сном [16] Вольный перевод английской детской песенки, которая вспомнилась Холли: One shoe off, and the other shoe on, Diddle, diddle, dumpling, my son John. . Будет ли она смотреть вечерние новости? Холли полагает, что да. Без всякого желания, но ничего не сможет с собой поделать. Она просто должна знать, сколько жертв. И как много среди них детей.

Пит удивляет ее, взяв за руку. Она по-прежнему не любит прикосновений, но сейчас ей хорошо от того, что он держит ее ладонь.

— Я хочу, чтобы ты кое-что вспомнила.

Холли поворачивается к нему. Лицо Пита серьезно.

— Ты и Билл остановили нечто гораздо худшее в сравнении со случившимся, — говорит он. — Этот безумец Брейди Хартсфилд убил бы сотни, устрой он взрыв на том рок-концерте. Может, тысячи.

— И Джером, — тихим голосом отвечает она. — Джером тоже там был.

— Да, ты, Билл и Джером. Три мушкетера. То преступление ты могла остановить. И остановила. Но остановить это… — Пит бросает взгляд на телевизор. — Это была чужая задача.

В семь вечера Холли все еще в офисе, просматривает счета, которые на самом деле можно не просматривать. Ей удалось устоять перед искушением, в половине седьмого она офисный телевизор не включала, но и домой идти еще не хочется. Утром она предвкушала вегетарианский обед от «Мистера Чу», который собиралась съесть за просмотром «Сладкого яда», не удостоенного должного внимания критиков и публики триллера 1968 года с Энтони Перкинсом и Тьюзди Уэлд, но этим вечером яд ей не нужен, ни сладкий, ни какой-либо еще. Она уже отравлена новостями из Пенсильвании и может не устоять перед искушением включить Си-эн-эн. А после этого ей суждено ворочаться без сна в постели до двух или трех ночи.

Как и большинство людей двадцать первого столетия, насквозь пропитанного средствами массовой информации, Холли привыкла к насилию, которое мужчины (да, в большинстве своем это по-прежнему мужчины) творят по отношению друг к другу во имя политики или религии — этих призраков, — но произошедшее в средней школе небольшого города слишком похоже на то, что почти случилось в Центре культуры и искусств Среднего Запада, где Брейди попытался взорвать несколько тысяч подростков, и то, что случилось у Городского центра, где он направил «мерседес» в толпу соискателей рабочих мест, убив… она не помнит сколько. Не хочет вспоминать.

Холли убирает папки — должна же она все-таки пойти домой, — когда вновь слышит шум поднимающегося лифта. Она ждет, надеясь, что лифт проскочит пятый этаж, но он останавливается. Вероятно, это Джером, однако Холли все-таки выдвигает второй ящик стола и кладет руку на жестянку, которая там лежит. С двумя кнопками. При нажатии одной начинает реветь сирена. Второй можно пустить струю перечного газа.

Джером. Холли убирает руку с «Заслона от незваного гостя» и задвигает ящик. Восхищается (не в первый раз после возвращения Джерома из Гарварда) тем, каким он стал высоким и красивым. Ей не нравится шерсть вокруг его рта, которую он называет «козлобородкой», но ему она этого никогда не скажет. Сегодня всегда энергичная походка Джерома замедлилась, плечи поникли. Он привычно здоровается: «Привет, Холлиберри», — и плюхается на стул, который в рабочие часы предназначен для клиентов.

В обычный день она бы напомнила ему, как не любит это детское прозвище — это у них что-то вроде обмена позывными, — но не сегодня. Они друзья, а поскольку Холли из тех, у кого друзей немного, она всегда старается их сберечь.

— Ты выглядишь усталым.

— Долгая дорога. Слышала новости про школу? По всем каналам.

— Я смотрела «Шоу Джона Лоу», когда передали экстренный выпуск. С того момента я держусь от новостей подальше. Все очень плохо?

— Говорят, двадцать семь погибших, но это пока, из них двадцать три — дети от двенадцати до четырнадцати. Но количество жертв увеличится. Нескольких учеников и двух учителей не могут найти, а с десяток — в критическом состоянии. Хуже, чем Паркленд. Ты вспомнила Брейди Хартсфилда?

— Естественно.

— Да, я тоже. Тех, кого он убил в Городском центре, и тех, кого убил бы, опоздай мы на несколько минут, на том концерте группы «Здесь и сейчас». Я стараюсь не думать об этом, говорю себе, мы выиграли тот раунд, потому что когда мысленно возвращаюсь к тому дню, по коже бегут мурашки.

Насчет мурашек Холли знает все. С ней такое случается часто.

Джером медленно проводит рукой по щеке, и в тишине офиса Холли слышит, как под его пальцами шуршит отросшая за день щетина.

— На втором курсе в Гарварде я записался на философию. Я тебе об этом говорил?

Холли качает головой.

— Тот курс назывался… — Джером изображает пальцами кавычки. — «Проблемы зла». Мы много говорили о концепциях внутреннего зла и внешнего зла. Мы… Холли, ты в порядке?

— Да, — отвечает она, и так оно и есть… Но при упоминании внешнего зла ее мысли мгновенно возвращаются к монстру, за которым они с Ральфом проследили до его последнего логова. У монстра было много имен, и он носил много масок, но она всегда думала о нем как о чужаке, и чужак этот был чистым злом. Она никогда не рассказывала Джерому, что произошло в пещере, известной как Мэрисвиллский провал, но не сомневается: он знает, что там случилось нечто ужасное и в газеты попала лишь малая часть.

Он недоверчиво смотрит на нее.

— Продолжай, — говорит она ему. — Мне это очень интересно. — Чистая правда.