Генри Олди - Черный ход [СИ litres]

…барабан полон. Рут поднимает револьвер.

В дальнейшей стрельбе нет нужды. Восковые пули испарились в полете, отдав тахтону всю энергию маленьких злых чудес. Хватило бы и меньшего числа выстрелов – человеку так точно! – но Рут боялась рисковать, паля, как по бизону. Перед ней – не человек и не тахтон, похожий на человека. Перед ней овсяная каша на большом огне. Каша яростно кипит, булькает, пригорает со всех сторон. Островки плотной корки чернеют, обугливаются. Пар превращается в дым, тонкие, похожие на дождевых червей струйки тянутся к потолку, стенам, мебели, всасываются в ткань обоев, беленую штукатурку, лакированное дерево, не оставляя следов.

Рут старается не дышать. Боится, что это попадет в нее. Джошуа Редман говорил, без разрешения тахтон не в силах войти в человека; здравый смысл подсказывает, что гибнущий, уничтожаемый враждебной средой тахтон безопасен вдвойне – и все равно мисс Шиммер ничего не может с собой поделать.

Нагревать тело Пирса она прекратила при первом же выстреле. Но понять это еще не успела.

Все, дышим. Иначе задохнемся.

– Ты оставил тело из страха смерти?

Овсяная каша не отвечает, да это и неважно.

– А может, свои слышат тебя, только когда ты снаружи? Твоя семья, близкие? Кого ты там спасал? Водолаз тоже ничего не может сказать матросам на борту корабля. Он может лишь дергать за трос. Ты выскочил из Пирса, чтобы предупредить их? Вызволить из западни?! Даже если это не так, мне легче так думать.

Каша не отвечает. Каша сгорела, исчезла, расточилась.

– Каждый спасает своих, мистер тахтон. Мы носим разные имена, наша труха пылает в разных чашках весов. Но закон один для всех: каждый спасает своих. Сперва своих, потом уже себя. Мой отец не только убивал «мешком искр», он еще и спас мою мать от болезни. Изгнал заразу из ее тела, как я сейчас изгнала тебя…

Хорошо, что мэр не проснулся от пальбы. Даже если проснулся и упал от страха в обморок – все равно хорошо. Интересно, что подумают на улице, площади, в конторе шерифа, услышав канонаду в кабинете Фредерика Киркпатрика?

– Проклятье!

Шансер сам прыгает в руку Рут, когда она видит второго тахтона.

Его появление сопровождается таким грохотом внизу, у запертого изнутри входа в мэрию, что кажется – орел по-прежнему орел, решка все еще решка, большая неудача пожирает Элмер-Крик и все тахтоны ада явились сюда, желая сквитаться с мисс Шиммер. Вскоре, приглушенный стенами здания, гремит выстрел, другой, третий, но пальба на площади не способна в данный момент привлечь внимание Рут.

Она рада, что успела перезарядить «Молнию». Так рада, что не передать словами.

Вопрос жизни и смерти. – Уголек в ботинке. – Мазурка ля минор. – Выбор Саймона Купера. – Тени на крыше.

Пирс. Где мистер Пирс?!

Джош в растерянности оглядывается. Пирса в лавке нет. Исчез не только он: куда-то подевались и китаец, и проповедник. Один хозяин лавки, старик Абрахам, в упор смотрит на Джошуа Редмана.

Не на Джошуа Редмана, сэр. Сквозь него, в окно.

В оконном стекле горят небеса. Нет, какие это небеса! – всего лишь филиал банка Нортфилда. Кто-то воспользовался моментом и скрылся с денежками. Пламя освещает всю площадь: контору шерифа, мэрию, салун, дом голландца Ван дер Линдена, опрокинутую тележку, изрешеченную пулями. Слышны редкие выстрелы. Джош различает несколько темных фигур, затаившихся в укрытиях. В багровых бликах пожара детали смазываются, фигуры кажутся угловатыми, нечеловеческими, словно нерадивый плотник вырубил их из дерева.

Джош моргает.

Тахтоны? Нет, люди.

Просто люди. Просто пожар. Бывало и хуже.

Где Пирс? Где все? Мисс Шиммер сказала, что идет в мэрию. Хочет быть рядом с тахтоном, засевшим в теле Пирса. Может, и Бен там? Джош шагает к двери, намереваясь просочиться в щель между створкой и косяком, и за его бесплотной спиной раздается:

– Всего хорошего, сэр. Желаю удачи.

– Спасибо, сэр.

Джош отвечает машинально. Каменеет он уже после. Не оборачиваясь на торговца оружием, не задаваясь вопросом, что это было, Джош выбирается на улицу – и вздрагивает от истошного вопля.

Кричат со стороны мэрии:

– Мистер Киркпатрик! Откройте!

Тяжелые удары сотрясают дверь. Будь это не мэрия, построенная основательно, со знанием дела, дверь давно бы слетела с петель.

– Это я, Джошуа Редман! Откройте!

Пожаловал, гад? Мистер Киркпатрик, откройте, я гад-тахтон в краденом теле! Что тебе понадобилось от мэра, негодяй? У Джоша ёкает там, где сердце. Дурное предчувствие подгоняет его хуже плети. Со всех ног Джош бежит к мэрии, благо бежать всего ничего.

– Мисс Шиммер! Вы там?

Кто сейчас в здании? Мэр, мисс Шиммер и тахтон в теле ее отчима…

– Откройте! Скорее!

Не нужно гадать, кто срочно понадобился Джошеву тахтону на ночь глядя. Зол на конкурента, да? Винишь его в провале своей затеи? Хочешь прикончить?! Ну да, кого тебе еще винить, дуралею…

Что, если это еще не конец?

Время скачет необъезженным мустангом: встает на дыбы, козлит, дает свечку. Удача, неудача, причины, следствия, возможности, вероятности – родная стихия для адских тварей. Вдруг тахтон знает способ все переиграть?! Убьет тахтона-Пирса, заключит с ним сделку, сделает что-то еще, чего и предположить нельзя, спровоцирует бойню стократ худшую, чем намечалась – все вернется, черный ход откроется заново, лодки возвратятся к пристани, заберут на борт толпу, две толпы…

– Скорее! Это вопрос жизни и смерти!

– Это не вопрос, сукин сын!

С грохотом распахивается дверь конторы. На крыльце воздвигается шериф Дрекстон: без шляпы, волосы всклокочены. На рубашке, расстегнутой до пупа, не хватает половины пуговиц. Глаза шерифа горят парой масляных плошек, по лицу бродят отсветы пламени, превращая Дрекстона в гримасничающую обезьяну.

На щеке кровавый след – там, где воткнулась щепка. Вокруг засохло бурое пятно. Выглядит так, словно в голову шерифа и впрямь угодила пуля, выбив Дрекстону остатки его никчемных мозгов.

В руке шерифа револьвер. Рука дрожит, дергается.

– Прибежал к новому хозяину, щенок?!

Тахтон игнорирует вопли шерифа. До Дрекстона ли ему, сэр?

– Я к тебе обращаюсь, кусок дерьма!

– Мистер Киркпатрик! Мисс Шиммер! Откройте!

Дверь сотрясается. Вот-вот запоры не выдержат.

– Спрятаться решил, паршивец?! У мэра под задницей?!

Дрекстона колотит от ярости:

– Это твоя работа! Твоя!!!

Знал бы шериф, насколько он прав!

– Сладкой жизни захотел?! В мое кресло?!!

Шериф поднимает револьвер. И – чудо! – рука его перестает дрожать.

«Берегись!» – вот что хочет крикнуть Джош, обращаясь к тахтону. Его крик тахтон услышит, не может не услышать: «Тело! На тебе мое тело, засранец! Обернись, беги, прячься…» Джош очень хочет закричать, предупредить, спасти. Желание кипит в нем крутым кипятком, жжет глотку, словно кипяток настоящий и глотка настоящая, и жизнь настоящая, и смерть тоже.