Джон Пассарелла - Ночной кошмар [litres]

– Стой! – крикнул Сэм, играя желваками и положив палец на спусковой крючок.

– Да ну нафиг, – пробормотал Дин и выстрелил.

Пуля попала повыше левого глаза, голова больного мотнулась. Тело, запутавшись в собственных ногах, повалилось – и исчезло, не успев даже коснуться асфальта. Его недавно пролитая кровь пропала вместе с ним. Сэм повернулся к брату:

– Откуда ты знал, что он не настоящий?

– А я не знал, – отозвался Дин. – Играл по твоим правилам: все реально.

– А если бы он был из наших? – вступилась Уайлд.

– Какая разница, – Сэм кивнул брату. – Он был смертельно болен. Девяносто процентов из ста, что он бы умер.

– И десять, что выжил бы, – возразила Уайлд.

– Хотите превратить город в горячую точку? – поинтересовался Дин.

– С этим не ко мне.

– Как бы то ни было, – перебил Сэм, пока не разгорелась ссора, – что бы ни вызывало эти явления, едва ли оно морочится со статистикой: заразился – умрешь.

– И что же делать?

– Стрелять без предупреждения, – отозвался Дин. – На поражение.

Забывшись на диване неспокойным сном, Фил Мейерсон случайно ткнул механическим карандашом себе в бедро: рука соскользнула. Скорее внезапное движение, нежели сам укол, вырвало его из того, что начиналось как небольшой отдых уставшим глазам и перетекло в глубокий сон. Глаза уставились в темноту, и несколько мгновений Мейерсон не осознавал, где находится, – затем включились настольная лампа и телевизор. Он понял, что, пока спал, в доме вырубали электричество. Взглянув на неоконченный кроссворд, он вздохнул от отвращения к себе и шлепнул газету на край стола, положив карандаш сверху.

– Чертов возраст…

Наклонившись над журнальным столиком, Мейерсон взял пульт и выключил телевизор. Вздохнув еще раз, поднялся из уютных объятий дивана. Полгода назад он продолжил бы корпеть над кроссвордом. Да что там, месяц назад он бы не бросил дело на половине. Но не сейчас.

– Не сегодня, – тихонько признал он свое поражение.

Почему-то Мейерсон не мог стряхнуть усталость. Может, он заболевает? Может, какая-нибудь болячка выпивает его и так скудные жизненные силы? Не экзотическая инфекция из тех, что он изучал всю жизнь, а простенький заурядный вирус бросил вызов его иммунитету. Это предположение отчасти успокоило его. Всякий может заболеть и нуждаться в лучшем отдыхе, чем обычно, – это вовсе не обязательно признак преклонного возраста и ослабевающей трудоспособности. Если нужно отдыхать, он будет отдыхать. Но можно ли как-нибудь поспать без снов? Так же сильно, как Мейерсон грезил о юности, он мечтал о том, чтобы не видеть во сне смертельные эпидемии.

Выключив настольную лампу, он медленно поднялся по лестнице, прислушиваясь, как скрипят и щелкают суставы, словно несмазанные петли, и тяжело опираясь на перила, потому что он нуждался в поддержке, чтобы элементарно добраться до спальни и уснувшей жены.

В оставшейся позади темной комнате черный сгусток отделился от стены, проплыл по воздуху и просочился сначала в замочную скважину, а потом в щелку между краем входной двери и косяком. Оказавшись на улице, тень воспарила над крышами в изученном направлении, затем зависла над знакомым домом и нырнула вниз, чтобы успеть напитаться прежде, чем закончится ночь.

Алден Вебб, в пижаме сидевший на кровати с тюремными документами, зевнул. Он включил по телевизору какое-то ночное ток-шоу, и скороговорка ведущего начала напоминать белый шум, прогоняющий неестественную тишину в доме. Гроза прошла, сирены тоже умолкли. Аварии, оборванные провода – обычный набор городских происшествий в плохую погоду. Ничего опасного. Но, несмотря на все уличные звуки, он так и не привык к воцарившемуся в доме молчанию. Дело в том, что с того времени, как жена подала на развод и уехала в Сан-Франциско работать с племянницей, которая основала компанию, помогающую разным корпорациям развивать социальные сети, он мог побиться об заклад, что слышит, как в доме тикают часы. А этот звук был способен довести его до белого каления – или до сумасшедшего дома. Он осознал, что, возвращаясь с работы, сразу включает музыку или телевизор. Чтобы был хоть какой-то шум на заднем плане. Потому что тишина стала оглушительной. Его не особо интересовало, о чем там шутит телеведущий, но шоу перебивало пустоту, чуть разбавленную тиканьем часов и гудением электроники. Вебб перелистывал файлы, наполненные повседневными документами и сообщениями о происшествиях от заместителей, заведующего питанием, начальника исправительного центра, начальника охраны и коменданта здания. Документы касались всего, что входило в его компетенцию, включая приготовление пищи, совещания, режим, охрану здоровья, проблемы безопасности, заказы, штат служащих и материально-техническое обеспечение. Большая часть их была обычной административной рутиной, а Вебб искал нарушения, особое внимание уделяя обращению охраны с подопечными и случаям жестокости и неповиновения среди заключенных.

Недавний разговор с молодыми фэбээровцами не стал для него неожиданностью. Волноваться о безопасности каземата стало для него чем-то вроде рефлекса, но, тем не менее, он серьезно воспринимал свои обязанности начальника федеральной тюрьмы. Хотя он и убеждал мэра и горожан, что она не представляет никакой угрозы их благосостоянию, любой каземат остается потенциальной пороховой бочкой. Один крупный мятеж – и все его уверения полетят псу под хвост.

Крыло для особо опасных стало больной темой для города, сигналом к объединению для всех, кто был резко против содержания худших из худших по соседству с семьями и детьми Клейтон-Фоллз. На самом же деле особо опасные беспокоили Вебба меньше всего: они сидели в одиночках двадцать три часа в сутки и один свободный час проводили тоже в одиночестве. В единственный час, выделенный на прогулку, за ними несложно присмотреть.

По правде говоря, в душе он испытывал отвращение к обитателям нового крыла. Был уверен, что они никогда не искупят вину и не перевоспитаются. Они просто убивали время – сидели ли пожизненно или ожидали смертной казни. Вебб с трудом мог смотреть им в глаза, потому что ничего человеческого там не видел. Может, им не досталось сострадания или совести. Просто чего-то… не хватало. Последнее «приобретение» было особенно гнусным: Рагнар Барч, открытый каннибал (стало известно о семнадцати жертвах), в качестве орудия убийства облюбовавший мясницкий тесак. До него худшим заключенным считался Курт Махалек, собравший в стеклянных банках коллекцию сердец, которые вырезал из грудных клеток зазубренным охотничьим ножом. Профайлеры называли эти сердца сувенирами, сам Махалек – тотемами, причем верил, что они дают ему мистические силы. Но такие, как Барч и Махалек, как раз никуда не денутся.