Ши Эрншоу - Зимняя Чаща

Когда же я вновь открываю глаза, Оливер что-то держит в своих пальцах. Это маленькая веточка с зеленым колючим листиком на конце. Предвестница весны.

– Лес к тебе липнет, – говорит Оливер, не зная, что повторяет слова, которые я сказала ему в первый раз, когда он вытащил из моих волос такую же веточку. И было это наутро после того, как я нашла его и мы отправились в лагерь.

В моем горле стоит комок, по моему лицу расплывается улыбка.

Оливер держит в своей руке листик, застрявший у меня в волосах, когда я проснулась среди деревьев, раскинув по земле свои волосы. И может быть, может быть, Оливер вспомнит обо мне хоть что-нибудь. Вспомнит то, что не дает ему сейчас покоя.

Оливер прищуривает глаза, на мгновение выглядит так, словно ему обидно и больно от того, что он никак не может разобраться в тенях своих забытых воспоминаний. В вещах, которые еще не случились.

– Быть может, мы с тобой уже встречались когда-то? – спрашивает он, опуская свои брови. Волосы курчавятся у него за ушами, а вокруг нас падает снег.

Мне вновь очень хочется прикоснуться к нему пальцами, но я позволяю себе только кивнуть в ответ, опасаясь, что иначе Оливер может убежать прочь.

– Думаю, что да, – отвечаю я.

– И мне кажется, что тогда ты мне нравилась, – говорит он.

У меня по щекам начинают течь слезы, тяжелые, сладко-соленые. Слезы, которые я не в силах остановить.

– Думаю, что и ты мне нравился тоже.

Оливер протягивает руку вперед и стирает слезинку с моей щеки кончиком своего пальца. Затем стирает слезы с моего подбородка. Слегка улыбается, и я чувствую, что у меня сейчас могут подкоситься ноги.

Я больше не могу сдерживаться, я подаюсь вперед и прижимаю свои ладони к его груди. Оливер не пытается отпрянуть, и я чувствую ровный стук его сердца – тук, тук, тук. Оливер жив, жив. Раньше я никогда не слышала, как бьется его сердце – теперь слышу. Легкие Оливера дышали, да. И глаза моргали, и кожа могла стать то теплой, то холодной, а вот сердце у него в груди никогда не стучало, словно не могло вспомнить, как это делается. Но теперь оно пульсирует под моими ладонями, и от этого пробегает дрожь по всему моему телу.

Дыхание морозным облачком слетает с губ Оливера, и он придвигается ближе ко мне – теперь нас разделяет всего несколько сантиметров. Оливер берет меня за руку. Сам он на самом деле не помнит ничего, но знает, что помню я .

И этого, быть может, достаточно.

– Ты дрожишь, – говорит Оливер. Затем подносит мои руки к своим рукам и дует на них, согревая своим дыханием. – Может, пойдем куда-нибудь? – спрашивает он.

Я киваю, однако ноги мои не двигаются, сердце слишком частит, деревья вокруг качаются и хлопают на ветру.

– Буря усиливается, – добавляет Оливер, глядя в небо, а снежинки падают, падают на его волосы, на кончики ушей, на скулы.

Я улыбаюсь, и на мои глаза вновь наворачиваются слезы, но я улыбаюсь, зная, чувствуя, что теперь все будет хорошо, все будет как надо.

– Ничего, бывало и хуже, – ухмыляюсь я.

Темные круги вокруг глаз Оливера, которые я помню по прежним временам и к которым привыкла, почти полностью исчезли. Холод покинул его тело так, словно никогда и не селился в нем.

Рука в руке, мы идем с Оливером вдоль берега, мимо лодочного сарая, мимо хижины, в окне которой сидит мистер Перкинс и смотрит на падающий снег. Увидев меня, он машет мне рукой и приветственно кивает, а я машу ему в ответ.

Время побеждено. Время повернуто вспять.

Буря надвигается, самая сильная в этом году. Дорогу заметет, а электричество ярко мигнет и отключится. И мы окажемся на несколько недель запертыми здесь.

Ничего, время у нас есть. Очень много времени.

И будет всегда.

Ее зовут Нора Уокер.

Я ничего о ней не знаю, хотя улыбку ее почему-то помню. И мягкий водопад ее волос, и мерцание глаз, когда она смотрит на меня. Идущий от ее кожи запах жасмина и ванили помню. И то, как она что-то мурлычет себе под нос, не разжимая губ тоже. Этих воспоминаний у меня быть не должно, но они есть.

Она – это имя и биение сердца, которое живет во мне. Как это объяснить? Не знаю, сам не могу понять как.

Валит снег, вырубается, ярко вспыхнув напоследок, электричество, заблокирована единственная дорога, ведущая отсюда через горы. По-моему, все это нисколько не удивляет Нору – ни сама буря, ни все ее последствия.

Озеро замерзает, и Нора ведет меня на крышу. Рассказывает мне истории – точнее, сказки, потому что не может такого случиться на самом деле. Например, о парне, который утонул, а затем вновь появился, на этот раз в глубине Дремучего леса, а затем никак не мог избавиться от мучивших его воспоминаний о деревьях. И о холоде. Порой мне кажется, что это Нора про меня рассказывает. Говорит о том, как тот парень спас девушку от смерти, как он верил в то, что она ведьма, но не боялся ее. Как они оба не боялись друг друга, хотя должны были бы, казалось.

Итак, Нора рассказывает свои сказки, и мы с ней смотрим вверх, на звезды, и ждем, когда на озеро придет весна.

Дожидаемся смены времен года. Слушаем, как жужжат ночные насекомые в высокой прибрежной траве. Слушаем, как пробиваются весенние цветки сквозь трещины в почве, следим за тем, как короче и теплее становятся ночи. Продолжаем лежать на крыше даже под льющим с неба летним дождем, и его капли приятно холодят нашу нагретую дневным солнцем кожу. Поправляю за ухо выбившуюся прядь своих волос, а Нора целует меня в губы – и я знаю, что нет нигде другого места, где мне хотелось бы оказаться. Нет, так хорошо только здесь.

Я уверен, что любовь может обернуться раной – глубокой, кровоточащей, да к тому же посыпанной солью. Но иногда она того стоит. Порой мне кажется, что когда-то давным-давно я уже любил Нору. Что теперь уже во второй раз мое сердце прочной тугой нитью связано с ее сердцем.

И я снова поцеловал Нору как в первый раз.

Во второй раз прикоснулся своими губами к ее шее и позволил своим рукам скользить вверх по ее спине. Во второй раз влюбился в эту девушку.

Во второй раз понял, что никогда не покину эти горы, прохладный темный лес, бездонное озеро, что плещется рядом с домом Норы.

И во второй раз понял – безо всяких сомнений, – что никогда не покину ее.

Нора Уокер родилась под Бумажной луной в конце февраля, в выдавшийся особенно ветреным високосный год.

Рождение Норы прошло на удивление тихо. Ее мать, Тала Уокер, не издала при этом ни звука, а ее бабушка, Ида, тихонько напевала себе под нос старинную детскую песенку, помогая девочке появиться на свет, выманивая ее в этот мир.

С детства Нора предпочитала гранаты клубнике, полночь полдню, и постоянно хвостиком ходила за своей бабушкой, вцепившись ручонками в ее юбку, и постоянно клянча имбирные конфеты, которые Ида всегда держала в своих карманах.