Ширин Шафиева - Не спи под инжировым деревом

– А ангелы? Ангелов ты видел?

– Они живут в другом месте. – «Надеюсь, он не спросит меня про чернооких гурий, этих нимфоманок, толпами подкарауливающих на том свете каждого правоверного самца», – подумал я и отвлёкся на Ниязи, делающего страшные глаза за грязным стеклом окна и размахивающего руками.

– А когда я умру? – не унимался любознательный Ибрагим.

«Ну, мужик, молодец, – внутренне возмутился я. – Ты бы ещё спросил, кем на самом деле был убийца Зодиак!»

– Мы не предсказываем будущего. Мы просто существуем там…

– Я тебя умоляю, ты можешь моему сыну передать сообщение? Его зовут Гурбан…

«Я тебе призрак или мессенджер?» – хотелось выкрикнуть мне. Знал бы раньше – свёл бы Ибрагима и Мануш. Он её за пару дней вынудил бы переселиться.

Но он смотрел на меня с такой надеждой, что я не смог ему отказать. В конце концов, о том, что сообщение не доставлено, он едва ли когда-нибудь узнал бы.

– Хорошо. Я найду его и передам ему твои слова.

– Спасибо! – Ибрагим взволнованно сцепил пальцы, собрался с мыслями (это заняло некоторое время, в течение которого я терпеливо потел и старался не дышать, чтобы не чихнуть ненароком – в воздухе мастерской пыли летало ещё больше, чем снаружи), а затем тихо заговорил: – Передай моему мальчику, что я всегда очень им гордился. Даже когда я этого не показывал. И пусть он не стал тем, кем я хотел его видеть – я одобрял его выбор. Ты молодец, Гурбанчик, что настоял на своём. И я думаю, что на выбранном тобой пути ты добился бы больших успехов. Прости, что не сказал тебе этого, пока ты был с нами. И нам с мамой очень нравилась твоя Гюнель, она была замечательная девочка. Нам очень жаль, что так вышло.

Он почти плакал, а мне хотелось провалиться в преисподнюю и утянуть за собой чёртового Ниязи за то, что мне пришлось всё это выслушивать. «Попрощайся и свали», – приказал я себе. Ибрагим молча смотрел в пол. Не найдя в себе сил что-то сказать (да и было ли это необходимо?), я как можно тише покинул мастерскую, и мы с Ниязи задворками, чтобы не быть замеченными из окна, выбрались на дорогу.

– Надеюсь, оно того стоило, – прорычал я, как только мы отошли на безопасное расстояние.

– Стоило, стоило, – приговаривал Ниязи, поливая мне на руки из бутылки с нагревшейся водой, чтобы я смыл с себя серый налёт вечности. – Правда, я не ожидал, что он так словообилен. Что это за допрос он тебе устроил? Почему не испугался?

– Потому что он потерял сына.

Ниязи с кислым выражением лица пожал плечами, как будто хотел сказать – подумаешь, сын какой-то.

– Но теперь он точно поторопится, – прибавил я. – Он мне кое-чем обязан. – Меня начали терзать угрызения совести, но тут я вспомнил про Бахрама, сидящего у нас в гостиной. Ведь он действительно мог разыскать сына Ибрагима и передать ему незамысловатое послание отца… наверное. Чтобы не забыть попросить его об этом, когда он выйдет из медитации, я поставил на телефоне еженедельное уведомление.

Когда я вернулся домой, меня встретила Зарифа – она, оказывается, наконец-то взяла отпуск, которым пренебрегала предыдущие два года. В ней что-то изменилось, я не мог понять, что именно, пока она сама не подскочила ко мне и, странно напомнив Ниязи, не выкрикнула прямо в моё ухо:

– Смотри, я сделала кератиновое выпрямление волос! Роскошно, да?!

Теперь я заметил – её волосы стали гладкими и блестящими, как чёрное колдовское зеркало. Не удержавшись, я провёл по ним рукой – они и на ощупь стали очень приятными.

– Ух ты! Действительно роскошно. А в честь чего, позвольте поинтересоваться, сестрица?

– Я вечером встречаюсь с Аидой. – Зарифа развернулась, эффектно взмахнув своими новыми волосами, и оставила меня, потрясённого, в прихожей. Никогда не пойму, и с чего это женщины так расфуфыриваются на свидания друг с другом?

Когда я вошёл в гостиную, Зарифа стояла возле Бахрама и гладила его по голове с выражением такого умиления на лице, словно под её рукой была не бритая голова какого-то незнакомого мужика, а пушистый котёнок.

– А мне можно его погладить? – ухмыльнулся я, но Зарифа, не оправдав мои ожидания, только улыбнулась:

– Его голова на ощупь как сфинкс! Ты трогал сфинксов когда-нибудь? Это приятнее, чем ты думаешь.

– Я ещё слишком молод для таких извращений. – Что, чёрт подери, происходит?

Решив, что Зарифу лучше пока не трогать, я ушёл в Facebook, где меня подстерегали многочисленные письма Сайки.

Через неделю мой памятник был готов и установлен на участке. Мы все пошли поглядеть на него, и Сайка в который раз разревелась, увидев могилу с моим именем и датами рождения и «смерти». Даже у Джонни был несколько встревоженный вид, хотя он и старался не показать этого. Сам же я испытывал странное чувство облегчения – как будто меня избавили от выплаты алиментов ребёнку, оказавшемуся не моим, или как будто наконец умер долго и тяжело болевший родственник, к которому я был привязан. Даже воздух перестал быть таким густым и влажным. Это было странно, ведь я никуда не делся, как никуда не делась и ответственность перед моими женщинами, и необходимость как-то зарабатывать и пробиваться, и стать, наконец, по-настоящему известным музыкантом в условиях тяжелейшей конкуренции.

Ниязи отщёлкал могилу на дорогой фотоаппарат Мики, который тот купил себе, когда его накрыло желание стать фотографом, и которым он так и не научился толком пользоваться. Мика при этом очень нервничал, наверное, боялся, что Ниязи уронит его драгоценную игрушку.

– Выложим фотку на твою страничку… Пусть приходят, – мурлыкал вполголоса Ниязи, просматривая получившиеся снимки на экране камеры. – А там устроим твоё появление… Ого, смотри!

На одной из фотографий, сделанных со вспышкой, лицо Ниязи отразилось в моём памятнике так чётко, что создавалось впечатление, будто это его могила с портретом.

– П….ц, – лаконично прокомментировал Джонни, а Ниязи дёрнулся, как вампир, на которого попали брызги святой воды, и воскликнул:

– Не матерись!

Мне очень хотелось узнать причину, по которой Ниязи, ничем больше не напоминавший благородную девицу, так не переносил мата, но спросить я как-то стеснялся.

Днём позже мы поехали на Янардаг снимать клип на одну из моих «посмертных» песен. Видеографа нашёл, конечно, Мика, и мы надеялись, что он окажется более понятливым, чем напыщенный фотограф Бабек. У видеографа осторожно выяснили, что он знает о моей смерти. Оказалось, что он о ней слышал, но не знает, как я выгляжу. Это позволило мне присутствовать на съёмках без специальной легенды и без лишних объяснений и оправданий. В клипе меня снимать никто, разумеется, не собирался, и в мероприятии я участвовал в качестве режиссёра.

Всю дорогу до горящего холма Эмиль переписывался с Беллой, у которой каким-то таинственным образом ему удалось вымолить прощение.