Дин Кунц - Краем глаза

С другой стороны, человек обязан во что-то верить. Младший не засорял голову суеверной ерундой, не считал необходимым ограничивать себя взглядами буржуазного общества или его чопорными представлениями о том, что есть хорошо, а что плохо, где добро, а где зло. А верил он (собственно, только в это он и верил) исключительно в Каина Младшего, и вот тут вера его по истовости не знала равных. Себя он чтил как самого главного святого. Как доходчиво объяснял Цезарь Зедд, если человеку хватало ума отбросить все ложные верования и запрещения, которые дурили голову человечеству, если он приходил к единственно правильному выводу, что верить можно только в себя, тогда он обретал возможность доверять собственным инстинктам, ибо они освобождались от тлетворного влияния общества, и мог не сомневаться в том, что успех и счастье будут ему гарантированы, при условии, что он во всем будет следовать этим основополагающим чувствам.

Инстинктивно он знал, что не должен делать массаж неграм. Чувствовал, что этот контакт каким-то образом запачкает его, физически или морально.

Но просто так отказаться от черной пациентки он не мог. В июле предыдущего года президент Линдон Джонсон, поддержанный и демократической, и республиканской партиями, подписал «Закон о гражданских правах 1964 года», так что верящим в собственное превосходство стало опасно выражать свои взгляды, которые теперь могли истолковать как расовые предрассудки. Его могли и уволить.

К счастью, буквально перед тем, как заявить о своих истинных чувствах начальнику и рискнуть оказаться на улице, Младший увидел будущую пациентку. В пятнадцать лет Серафима была ослепительно красива, пожалуй, завораживала взор так же, как Наоми, и инстинкт подсказал Младшему, что шанс запачкаться от контакта с ней физически или морально ничтожно мал.

Как и на всех женщин, достигших половой зрелости и еще не задумывающихся о вечном, Младший произвел на нее впечатление. Она ничего такого ему не говорила, во всяком случае словами, но он знал, что ее влечет к нему, по брошенным на него взглядам, по тону, которым она произносила его имя. За три недели, которые занял курс лечебной физкультуры, Серафима бессчетное число раз демонстрировала маленькие, но вполне убедительные доказательства горящего в ней сексуального желания.

На последнем занятии Младший узнал от девушки, что в этот вечер она останется дома одна: родители собрались куда-то отъехать. Она сказала об этом ненароком, как бы между прочим, но Младший превращался в ищейку, когда речь заходила о соблазнении, и унюхивал даже самый слабый запах готовности отдаться.

Позднее, когда он появился у ее двери, она изобразила изумление и тревогу.

Он понимал, что Серафима, как и многие женщины, хотела, чтобы ее трахнули, сама на это напрашивалась… однако в своей самооценке не могла посмотреть правде в глаза и признать собственную сексуальную агрессивность. Ей хотелось видеть себя скромной, застенчивой, невинной, какой и положено быть дочери священника… а сие означало, что от Младшего требовалось проявить грубость, чтобы дать Серафиме то, чего ей так хотелось получить. И он с радостью потрафил девушке.

Как выяснилось, Серафима действительно оказалась девственницей. Младшего это только распалило. Так же как мысль о том, что он овладеет ею в доме ее родителей… более того, в доме приходского священника.

На этом его везение не закончилось: он смог вкушать прелести девушки под голос ее отца, что возбуждало сверх всякой меры. Когда Младший позвонил в дверь, Серафима сидела в своей комнате, слушала магнитофонную запись проповеди, которую готовил ее отец. Преподобный обычно надиктовывал первый вариант, который потом дочь записывала на бумаге. Три часа Младший без устали долбил ее под отцовский голос. «Присутствие» священника действовало как стимулятор и толкало на эротические новации. И когда Младший насытился, Серафима прошла с ним полный курс сексуального образования. Ни один мужчина уже ничему не мог ее научить.

Она сопротивлялась, плакала, притворялась, что ей противно, пыталась имитировать стыдливость, клялась, что сдаст его полиции. Другой мужчина, не столь разбирающийся в психологии женщин, как Младший, мог бы подумать, что девушка действительно сопротивляется, действительно обвиняет его в насилии. Другой мужчина мог бы даже дать задний ход, но Младшего Серафима провести не могла.

Удовлетворенная, она хотела иметь оправдание для того, чтобы и дальше обманывать себя, верить, что она не шлюха, что она – жертва. На самом-то деле она никому не хотела говорить о том, что он с ней выделывал. Вместо этого она просила его, пусть не в лоб, но безусловно просила, дать ей повод сохранить в тайне их сексуальный секрет, предлог для того, чтобы и дальше притворяться, что она не напрашивалась на его визит и все, за этим последовавшее.

Поскольку он искренне любил женщин и ему хотелось во всем следовать их желаниям, Младший и тут пошел ей навстречу, красочно описав, как будет он мстить, если Серафима скажет кому-нибудь о том, чем они тут занимались. Князь Влад, обожавший усаживать своих пленников на колы, исторический прототип Дракулы Брэма Стокера, – спасибо тебе, клуб «Книга месяца», – не мог бы придумать более страшных пыток и мучений, чем те, которые, по словам Младшего, ждали священника, его жену и саму Серафиму. Ему страшно нравилось притворяться, что он запугивает девушку, и он видел, что и ей в равной степени нравится притворяться, будто она принимает его угрозу за чистую монету.

К словам он добавил несколько тумаков по тем местам, где синяки не будут видны, на животе и груди, а потом отправился к Наоми, на которой женился чуть меньше пяти месяцев тому назад.

К удивлению Младшего, когда Наоми проявила интерес к любовным утехам, он без труда выполнил супружеский долг. Хотя ему казалось, что весь его запал остался в доме преподобного Гаррисона Уайта.

Разумеется, он любил Наоми и никогда не мог ей отказать. В ту ночь он был особенно нежен с ней, а если бы знал, что менее чем через год судьба навсегда разлучит их, был бы еще нежнее.

Младший все стоял у могилы Серафимы, вырывающееся из его груди дыхание клубилось вокруг него в стылом ночном воздухе, словно он превратился в дракона.

Занимал его один вопрос: заговорила ли девушка?

Естественно, она жаждала получить все, что он ей дал, но, возможно, не желая признаться в этом себе самой, она все более поддавалась нарастающему чувству вины, пока окончательно не убедила себя, что ее таки изнасиловали. Психопатическая маленькая сучка.

Может, этим и объясняется, почему, в отличие от остальных, Томас Ванадий заподозрил Младшего в убийстве жены?