Татьяна Корсакова - Гремучий ручей [СИ litres]

– Отпусти мою внучку, – сказала Ольга твердо. – Отпусти ее и забери меня. – Я могу быть тебе полезна.

– Отпустить? – Фон Клейст склонился над Танюшкой. Казалось, он хочет ее поцеловать, но Ольга знала правду: он принюхивается. Он чует Танюшкину кровь на своих когтях и борется с острым, нечеловеческим желанием впиться зубами в ее шею. – Пожалуй, мне нужно подумать.

Она не заметила, как в его свободной руке появился пистолет. Она не услышала выстрела и не почувствовала боли. Просто вдруг стало нестерпимо жарко, а по ладони, которую она прижала к животу, потекла кровь.

– Я подумал! – Голос фон Клейста заглушал отчаянный крик Танюшки. – Мне нужна лишь одна из двух мертворожденных, моя дорогая почти мертвая кузина. С тобой было бы тяжело. Ты слишком умная и слишком хитра, чтобы подчиниться. А она! – Легкое движение руки – и Танюшкин крик перешел в хрип. – А она молода и пластична. Мы подружимся. Рано или поздно.

Ольга копила силы. Не обычные, человеческие, – другие. Еще несколько мгновений… Еще чуть-чуть…

Сил хватило лишь на то, чтобы поднять крошечный беспомощный вихрь из прошлогодних листьев.

– Очень занимательно, – сказал фон Клейст, отступая в темноту и утаскивая за собой вырывающуюся Танюшку. – Жаль, что у нас было так мало времени на то, чтобы познакомиться поближе. Ранение печени – смертельно опасная штука. Если бы ты была одной из нас, то, скорее всего, выжила бы. Но ты другая, моя мертворожденная кузина, в тебе все еще слишком много человеческого. Ирма, наверное, будет по тебе скучать, но я найду, чем ее занять.

– Танюшка… – Ольга хотела крикнуть, но получилось лишь прошептать.

Не уберегла, не спасла никого из тех, кого обещала защищать.

Ноги подкосились в тот самый момент, когда до ускользающего сознания долетел отчаянный крик внучки. Колючие ветки розы царапнули щеку, но земля приняла Ольгу ласково, словно пуховая перина. От земли шла тихая вибрация. Это открывался почуявший ее кровь ящик Пандоры. Слишком поздно…

Смерть уже гладила Ольгу по голове, напевала на ухо почти забытую колыбельную. Смерть была молода и красива. У нее были черные волосы и синие глаза.

– Моя девочка, – сказала она с ласковой горечью. – Я так и не смогла тебя защитить.

– Я тоже не смогла, мама…

…Женщина лежала ничком возле мраморной скамейки. Здесь, в заброшенной оранжерее, остро пахло кровью, сырой землей, туманом и… псиной.

Он присел на корточки. Ему нужно было убедиться, что еще не поздно.

– Ты… – Она была смертельно бледна, жизнь уходила из нее капля за каплей, уходила в землю, пробуждая спящую там не-жизнь.

– Я.

Не-жизнь уже проснулась. Он чуял ее нетерпение и голод. Он чувствовал вибрацию под ногами, видел, как поднимаются, сдвигаются невидимой силой каменные плиты дорожки.

– Я не смогла… – Даже на пороге смерти у нее были удивительной синевы глаза.

– Вы смогли.

Серебро ошейника неприятно холодило ладонь. От него хотелось избавиться как можно скорее. Отдать эту ношу той, кому она по силам.

– Я пришел, чтобы вернуть долг. Я принес вам вот это.

– Обещай! – Она поймала его за рукав, сжала с невероятной силой. В глазах ее полыхал синий огонь. – Обещай мне!

– Обещаю. – Обещание далось легко. Может быть, с ним появится новый смысл в его новой то ли жизни, то ли не-жизни.

– Хорошо. – Она улыбнулась, отпустила его руку, приняла ошейник, а потом сказала чужим, нечеловеческим каким-то голосом: – Иди ко мне! Я жду!

Он не знал, кого она зовет и кого ждет. Он не боялся, но все равно отступил в туман. Просто, чтобы не мешать.

…Сначала это были кости. Ребра, хребет, хвост, череп, еще один, и еще один… Кости поднимались из земли на поверхность, собирались в трехглавый скелет, обрастали плотью и черной, как сама ночь шерстью. Полыхнули красным три пары глаз. Оскалились сразу три пасти. И сразу три песьи головы поднырнули под слабеющую женскую ладонь в поисках хозяйской ласки. Серебряный ошейник защелкнулся на мощной шее. Ладонь погладила сначала одну голову, потом вторую, легким движением коснулась третьей. Эта третья так и не обросла плотью. Эта третья так и осталась черепом с полыхающим в мертвых глазницах красным огнем.

А женщина уже шептала что-то своему не живому и не мертвому зверю. Голос ее звучал едва различимо, но зверь все слышал и все понимал. Одна из голов обернулась, посмотрела внимательно, запоминая.

Теперь он свой, он в коротком списке тех, кого нельзя обижать. Может быть, он даже в списке тех, кого нужно защищать. Любой ценой. С недавних пор он начал понимать и о себе, и о мире много больше, чем раньше.

Было ли ему больно от этих новообретенных знаний? Еще как! Было ли ему интересно? Еще как!

К темному псу, наполовину мертвому, наполовину живому, он подходил без опаски. И даже коснулся пальцами жесткой, как проволока, шерсти.

– Он тебя не тронет.

– Я знаю.

– Я ведь не сдержала данное тебе обещание, Гриня. И тебе не помогла, и Митю не спасла…

– Вы сдержали обещание, тетя Оля. Митяй в безопасности. – Он встал на колени перед умирающей, а темный пес лег рядом, уткнулся одной головой в ее раскрытую ладонь, а второй – ему в плечо. Третья голова следила за парком мертвыми пустыми глазницами.

– В безопасности… – Из побелевших губ вместе с облачком пара вырвался вздох облегчения. – А ты? Как ты теперь без меня, Гринечка?

– Как-нибудь, тетя Оля. – Он улыбнулся. – Я же фартовый! Мне жизнь менять не впервой.

Или уже не-жизнь, подумалось с легкой горечью.

– Все будет хорошо, обещаю! – добавил он с привычной веселостью. – Я как-нибудь разберусь, что я за зверь теперь такой. Вот детишек вызволю и разберусь.

– Вызволишь, Гринечка? – Она тоже улыбалась. Давно ему так хорошо не улыбались. Аж сердце защемило.

– Обещаю, тетя Оля. Сделаю все в лучшем виде. Как зверюшку-то вашу звать?

– Не знаю, – она попыталась пожать плечами, но не смогла.

– Ладно, разберемся. – Он погладил ее по голове, словно она была маленькой, а он был старым и умудренным опытом. – Как вы, тетя Оля?

Не нужно было спрашивать. И так ведь все видно…

– Я хорошо, Гриня. Теперь уже точно хорошо. Ты только не бросай их.

– Да куда уж мне теперь после такого-то. Да еще и с таким помощником! – Он посмотрел на трехглавого пса.

– Прощай, Гринечка.

– Прощайте, тетя Оля. Зосе моей там привет передавайте, если что…

Она умерла на вот этом его «если что». И смерть ее он почувствовал как свою собственную. Сделалось больно, а сердце не билось, кажется, целую вечность. Впрочем, теперь оно и без того билось редко. Чего уж там…

Григорий осторожно прикрыл незрячие синие глаза, попробовал было перекреститься, но не стал. Не ясно ж еще доподлинно, что он теперь такое, и имеет ли право… А потом встал с колен, снова посмотрел на пса, сказал: