Меган Миранда - Девушка, которая ушла под лед [litres]

На цыпочках я спустилась в кухню. Мама сидела за столом, читала инструкцию по применению моих новых таблеток. Зря она так озаботилась этим вопросом – таблетка давно растворилась в канализации.

– Мам! – позвала я, но она не реагировала, будто не слышала. – Мама!

Теперь она подняла голову.

– Не сейчас, Дилани.

– Я хотела поговорить… о твоих родителях.

– Не сейчас! Я же сказала! – крикнула она. По лицу было видно: она плакала.

– Что-то случилось?

Она рассмеялась, тоскливо, зловеще.

– Ты! Ты случилась!

Я отшатнулась, ударилась о дверной косяк. И впервые поняла, что имели в виду на физике, когда рассказывали про энергию звуковых волн. Потому что ее слова ударили меня прямо под дых.

Я выскочила из кухни, взлетела по лестнице, вбежала в комнату, захлопнула дверь. Прислонившись к двери, я пыталась отдышаться. А может, ад – это вовсе не место. Может, это болезнь. Заразная болезнь. Которая расползается по дому, карабкается по ступенькам, просачивается сквозь щель под дверью. А внутри обретает форму: отросли рога, полился из пасти огонь, донесся запах серы. Болезнь, которая вот-вот запустит внутрь меня щупальца, прорастет, окрасит мир вокруг в серые цвета, а мою искреннюю улыбку превратит в гримасу ехидства. Собираясь на спектакль, я время от времени плевала через левое плечо и прикасалась руками к животу, потому что чувствовала, клянусь, как зараза проникает в меня, пытается завладеть моим телом.

Деккер явился вовремя и очень нарядный.

Раньше я бы стала подшучивать над ним из-за классического джемпера и брюк цвета хаки: «Ты что, собрался разменять партейку в гольф? А, нет, ты, наверное, сегодня участвуешь в политических дебатах». Но мы ехали практически молча. Каждая реплика давалась путем невероятных усилий. Ничего не говорить оказалось легче.

От нашего городка до города, где шел спектакль, вела пустынная дорога, над которой нависали голые ветви деревьев. На заднем фоне зеленели еловые лапы.

– О чем хоть этот мюзикл? – наконец произнес Деккер после двадцати минут молчания.

Я прочитала аннотацию на программке:

– История о бывшем каторжнике, который становится мэром и забирает ребенка проститутки, погибшей во время какого-то французского восстания. А еще тут про полицейского, который пытается их поймать, а затем совершает самоубийство.

Деккер почти улыбался.

– Серьезно? По описанию – блокбастер. Дождаться не могу!

Я пропустила его сарказм мимо ушей. Потому что на самом деле очень хотела посмотреть. Бывший каторжник, который сумел стать тем, кем ему было не суждено стать. Он обманул судьбу. Он спас людей.

Места нам Деккер взял на балконе. Он плюхнулся в кресло, вытянул ноги в проход, развалился, устроив голову на подлокотнике. Я сидела, сложив руки на коленях. В кино мы обычно таскали попкорн из общего ведерка и пили газировку через одну соломинку, время от времени сталкивая локти друг друга с общего подлокотника. Теперь же мы изо всех сил старались не коснуться друг друга даже случайно.

Поэтому почти три часа мы вжимались в кресла, лишь бы не шевельнуться и не сдвинуться к центру. Я сосредоточенно смотрела на сцену. Настолько сосредоточенно, что даже не наблюдала за Деккером. Обратила внимание на него только в конце, когда за душой бывшего каторжника явился призрак проститутки, а у смертного одра стояла дочь и они запели:

В горле образовался ком – так бывает, когда неожиданно сталкиваешься с чем-то удивительным, с чем-то абсолютно прекрасным. И все вдруг обретает смысл, предстает в совершенно ином свете. Я отвернулась от Деккера и промокнула глаза рукавом. Почувствовала, как Деккер коснулся моего плеча, как запустил пальцы мне в волосы. Но тут все зааплодировали, и он убрал руку. Момент был потерян.

Каким-то образом спектакль стал началом восстановления наших отношений. В машине Деккер снова болтал как раньше. Как будто исчезло то невысказанное, гнетущее, что разделило нас.

– Теперь понятно, почему книга такая толстая. Там же его целая офигенская жизнь описана.

– Ну, вообще, два десятка офигенских жизней.

– Мне понравилось, Ди. Хорошо, что мы сходили. И я даже рад, что ты заставила меня начать читать эту книжку.

– Вау! Деккер, да неужели ты теперь возьмешься за список обязательного чтения?

– О нет! С чего бы?

Я открыла рот, чтобы ответить, но не успела – колеса попали на обледеневший участок дороги и нас занесло. Одна рука на приборной панели, вторая – на стекле, по кругу несутся огни фонарей. Деккер выругался, завизжали тормоза, машина выровнялась, поймала сцепление с дорогой – мы съехали на гравий. И остановились. В ушах пульсировала кровь, рядом тяжело дышал Деккер, прерывисто гудел остывающий двигатель. Такой же барабанной дробью у меня в голове колотилось сердце, когда я пришла в себя в больнице. Я тогда не чувствовала ничего, затем вдруг ощутила все и сразу: я рыдала и не могла остановиться, потому что это все оказалось болью. Заполняющей все на свете болью. Нужно выбраться. Я распахнула дверцу машины и вывалилась в ночь.

– Садись назад, – дрожащим голосом попросил Деккер.

– Мне нужен воздух.

– Тогда стой на месте.

Он завел двигатель и задним ходом вывел машину из грязи, на асфальтированную обочину.

Я осталась в темноте. Из-под снега торчат комья мерзлой земли. Голые деревья. Кое-где зеленые хвойные. Стволы окутывает белесый туман.

Деккер развернулся посреди дороги – теперь машина снова смотрела в сторону дома. Я пошла к лесу, положила ладони на грубую кору ближайшего дерева. Прислонилась лбом к стволу, глубоко вдохнула ледяной воздух.

Хлопнула дверца машины, подбежал Деккер.

– Дилани! Какого черта! Я же сказал тебе стоять на месте!

Я приподняла голову и посмотрела на него.

– Я здесь.

– Я вижу, что ты здесь. Но я же просил тебя оставаться там!

Он положил руки мне на плечи и с силой вдавил в ствол.

– Да что с тобой? – спросила я и вдруг ощутила, как трясутся у него руки. Зрачки расширены. Рот открыт. Он был напуган. Поэтому я произнесла уже гораздо тише: – С нами все в порядке, все хорошо.

И без какого-либо предупреждения губы Деккера коснулись моих – решительно, отчаянно. Я хотела было оттолкнуть его, но руки сами обвили его шею, я притянула его к себе – ближе, ближе. Пальцы Деккера вцепились в мое пальто, будто он боялся, что, если не будет держать меня, я ускользну. Он целовал меня так, будто пытался найти что-то – ответ на вопрос, который ему никак не давался. А у меня был только один ответ: пока он целует меня, никто другой не имеет значения. Ни Трой, ни Тара – никто.