Меган Миранда - Девушка, которая ушла под лед [litres]

Открыв пассажирскую дверь, Деккер усадил меня в машину.

– Так вот почему ты не хотел, чтобы я шла? – спросила я, как только смогла говорить. – Ты знал?

Они все вместе спасли мою жизнь, а я не сумела спасти его. Деккер решил, что это условия сделки. Сделки, на которую больше никто не согласился бы.

– Прости…

Он потянулся через меня, чтобы повернуть ключ в зажигании и включить печку. Как хотелось коснуться его. Попросить остаться со мной. Он стоял у открытой пассажирской дверцы, опершись одной рукой о крышу машины, и смотрел то на меня, то на Дом скорби. Вздохнул, захлопнул дверцу.

Пока все скорбели в похоронном зале, я думала о тех вещах, которые должна была сделать, но не сделала. Я должна была сказать Карсону правду. Вызвать помощь до того, как мы сели в машину. Должна была доехать до Кевина, чтобы там все они получили шанс помочь ему. Чтобы они все разделили вину. Было бы тогда все иначе?

Так вот почему не пришли родители. Выдумали дела. Прикинулись эгоистами. Они тоже знали. Это им полагалось горевать. Это им полагалось принимать соболезнования. Это им полагалось стоять у гроба собственного ребенка.

Я открыла кулер между сиденьями, в котором Деккер хранил припасы «на случай чрезвычайной ситуации», – такой случай как раз наступил. Повыбрасывала на сиденья пакеты со снеками, шоколадки, банку газировки швырнула в багажник. Видно, там было что-то острое, потому что от удара тонкий алюминий прокололся и с шипением стал выходить воздух. Под фальшфейерами наконец я нашла свой давно забытый пузырек с обезболивающим. Я проглотила таблетку, не запивая, и чувствовала, как она медленно спускается в желудок.

Я ждала, пока таблетка подействует, но эффекта не было. И не могло быть. Это же не треснутое ребро, не головная боль, не ожог на ладони.

Трой оказался прав. Я не могу никого спасти. Я могу только облегчить страдания. Перебравшись через холодильник, я села на водительское место, настроила кресло и вылетела с парковки.

Оставив позади город, я выехала на ту равнину, где чувствовала притяжение. По узенькой улочке я приблизилась к дому с белыми тюлевыми занавесками, из-за которых еще недавно смотрела женщина. Я остановила машину и вышла. Я была готова избавить ее от страданий.

На улице пахло свежим асфальтом. По старым деревянным ступенькам я поднялась на широкое ветхое крыльцо – каждый шаг отзывался гулким эхом. Кресла-качалки стояли неподвижно, хотя дул легкий ветерок. Будто сидевшие в них призраки насторожились и выжидали, что я буду делать дальше.

Белые занавески были плотно сдвинуты. Бесплотное лицо не наблюдало за мной. Что-то изменилось. Притяжения не было. Я приложила ладони к коричневой двери. Затем потянулась к звонку, нажала и, слушая, как разносится по пустому дому звон, уже знала, что мне никто не ответит.

Закрыла глаза. Кто-то поднимался по ступенькам. И я прекрасно знала кто.

– Они забрали ее полчаса назад, – сказал Трой.

Я развернулась – кулаки сжаты – и спросила сквозь зубы:

– Что ты сделал?

Трой пожал плечами, и я ощутила, как по крыльцу пронесся поток ледяного воздуха.

– Какая разница? – произнес он и, склонив голову набок, поинтересовался: – А что здесь делаешь ты, Дилани? Что ты задумала?

Глаза Троя казались слишком яркими, слишком голубыми, будто он видел что-то невидимое. Хотелось верить, что только будто. И вдруг я поняла, что он желает только одного: я должна стать как он. А я не знала, как объяснить, что я собиралась сделать, на что надеялась…

– Я задумала остановить тебя! – почти крикнула я и бросилась мимо него по ветхим ступенькам, подбежала к машине, села и уехала. Но не домой. Обогнув квартал, я припарковалась с тыльной стороны дома и стала наблюдать. Что-то по-прежнему влекло меня. Сидя в машине, я всматривалась в дом, но ничего не происходило. Наконец я ощутила пустоту. Все здесь было мертво.

Я вернулась к дому Деккера на закате солнца. Заехала на место, где он всегда оставляет машину, постаралась вернуть водительское кресло в прежнее положение. Затем перебралась на заднее сиденье и начала убирать бардак, который там устроила. Газировка растеклась по полу кузова, заляпала заднее стекло. Я оттирала липкий пол, когда Деккер открыл боковую дверцу. Я так и застыла: в одной руке шоколадный батончик, в другой – пробитая банка из-под сладкой газировки.

– Ты угнала мою машину.

Я сунула шоколадку и пустую банку в карманы куртки. Говорить о похоронах не хотелось.

– Ну какая же это машина. Минивэн. Не отрицай очевидного.

Деккер пытался сдержать улыбку, но не сумел.

– А ты превратила его в мусорку.

– Да что ты такое говоришь? Ты когда сам в последний раз этот хлев убирал?

И мы замолчали, не зная, что говорить дальше и стоит ли вообще говорить.

– Ну, тащи бумажные полотенца, средство для стекол и помоги мне уже, наконец, – выдала я. А Деккер, то ли с облегчением, то ли расстроенный, что разговор не вязался, послушался меня.

Он пшикал средством на окна, я терла их полотенцами. И даже смеялся, когда я швыряла в него скомканной бумагой.

– Послушай. То, что я вчера сказала…

– Ты не обязана…

Нет, я была обязана. Как, как мне исправить все? Вернуть назад? Объяснить, что я чувствую? Пока я искала ответы на эти вопросы, Деккер сказал:

– Со мной все хорошо, Дилани.

Да, с ним было все хорошо. Ему было хорошо рядом с Тарой. И от такого варианта наших с ним отношений – тоже хорошо. И без меня ему будет хорошо.

– Рада за тебя, – бросила я, открыв дверцу, и вышла.

Стоя на неосвещенном крыльце, я наблюдала, как Деккер домывает салон под тусклой потолочной лампочкой. Я вглядывалась в темноту. Трой был где-то рядом. И ждал меня. Я была уверена.

Зайдя в дом, я закрыла дверь на замок. И даже на всякий случай заперла изнутри дверь спальни. И пока Деккер не домыл машину, смотрела за ним из окна. На всякий случай.

спала как типичный подросток, с той лишь разницей, что я не была типичным подростком и никогда прежде не просыпалась так поздно. Обычно аромат маминого завтрака с кухни будил меня гораздо раньше. Когда я спустилась, на кухне хозяйничал папа, пытаясь что-нибудь состряпать, – мама явно еще не спускалась.

– Я тут один совсем заскучал. Съел на завтрак овсянку, а теперь подумываю, что на второй завтрак надо сообразить тосты.

– Давай я сделаю. Что ты будешь? – спросила я, открывая шкафчик.

Папа смотрел на меня внимательно, а я пыталась засунуть голову поглубже в буфет, чтобы скрыть красные глаза и опухшее от слез лицо.

– Как похороны, Дилани?

– Плохо! – огрызнулась я. – А как еще бывает на похоронах?

Я задышала быстро и тяжело. Папа отложил хлеб, который только что взял в руки.