Ольга Ворон - Инициатор

…

Белый свет приближался, он заливал всё вокруг тихим теплом, сквозь которое тянулись мягкие золотые нити. Они окутывали мир, они неслись, пронзая и проникая даже в самое тёмное. И это тёмное не замечало их, оно отрицало их, но всё равно, и в нём тоже, золотистые нити лежали тонким тёплым клубочком, внутри которого хранилось нечто незримое, но поразительно живое, поразительно огромное, но хранящееся в малом. И её совсем не удивляло это. Её пленил свет — белый, тёплый, пушистый, словно поймал огромный солнечный зайчик и, покачивая на лапках, нёс куда-то высоко-высоко, к маме…

— Пять кубиков? Много. В ней весу-то… Введи три.

Иголка проломила сухой наст кожи, уверенно проникая между мышечных волокон, оставляя за собой кислый след.

Солнечный зайчик споткнулся на лестнице и выронил её из тёплых светлых лапок…

И Алиса открыла глаза навстречу тьме.

Инквизитор смотрел в упор, прицельно, выслеживая любое проявление жизни.

— Довольно! — скомандовал он и тут же поток жидкости в тело пересох.

Алиса стиснула зубы — лицо уже оживало и болезненно сводилось нервной дрожью. Всё тело скручивало припадком возвращения к жизни, а глубоко внутри снова стучало сердце — всплесками, взбрыкиванием, будто рыбка, выброшенная на берег…

Инквизитор несколько минут наблюдал за тем, как вздрагивает и выгибается тело прикованной девушки-йаха, а после повернулся к столу, за которым в молчании ждали результатов пятеро высших, и склонился, подтверждая, что можно продолжать.

Старец в одежде монаха, сидящий в углу на специально принесенном кресле, оторвал от лба ладонь, массирующую виски, взглянул на дрожащую девушку и спросил:

— Ты понимаешь, что так может продолжаться долго? Бесконечно долго.

Алиса не ответила.

Храмовник, стоящий возле, коротко ткнул в обнажённое тело острым серебрённым концом палки, стилизованной под распятье, — Алиса вскрикнула, вскидываясь от нового приступа боли и перевела безумный взгляд на старца.

— Понимаю, — хрипло выдохнула она.

Воздух проходил сквозь гортань, словно раскалённый песок. Уже давно, очень давно ей не давали воды, а тело пытали огнём и солью. И тело умирало. Но не могло уйти до конца, — умелые руки не позволяли, вовремя восстанавливая сердечный ритм и вгоняя по несколько капель влаги в пересыхающие сосуды.

Старец покачал головой, словно сокрушаясь всей глупости человеческого рода, воплощённой в девице, распятой перед ним на стене, и махнул ладонью сидящим рядом — не суетясь, но споро, судьи покинули комнату, оставив лишь неизвестного высшего и двух храмовников-воинов, служащих и палачами, и телохранителями.

Алиса опустила голову, скрывая дрожащий от страха взгляд. Она устала. Уже несколько дней продолжался бесконечный марафон одних и тех же вопросов и следующих за ответами мучений. Она уже словно благословению свыше радовалась передышкам, когда уставшие люди бывали вынуждены прерваться на несколько минут, чтобы выйти до туалета или посовещаться. В эти мгновения она молилась. Так, как когда-то учила сестра Пелагея — молча, без слов, одним сердцем стремясь к центру своего миропонимания. Однажды, — она знала, — этого центра сумеет достичь… Возможно, в свой последний миг. А осознание его с каждой молитвой становилось всё более твёрдым.

Ещё раз осмотрев девушку, старец покачал головой:

— Ты очень юный йах, нежить, может, потому так упорствуешь. Но, всё же, ты воспитывалась среди тех, кто несёт великую миссию, воспитывалась даже более, чем другие, ибо была талантлива, как о тебе отзываются… — Он нахмурился и спрятал глаза за ладонью, потирая пальцами виски. — Дождь, что ли будет наконец… Какая жара этим летом! Мир катится в пропасть, мир тянется к аду… Сложно удержать баланс…

Алиса не отзывалась. Она смотрела прямо, на распятого на противоположной стене, и, напоминая себе, что и тому пришлось пройти не меньше, упиралась взглядом в его взгляд, и тем сохраняла шаткое душевное равновесие.

Старик встряхнулся, нахмурившись, и заговорил резко:

— Слушай меня, йах, и старайся понять. Командор Борислав пытался объяснить тебе, но скудность твоего понимания… — он одёрнул себя, видя, что девушка не реагирует, и заговорил о деле: — То, что ты упорствуешь, заставляет меня поменять основную цель нашего разговора. Итак, говорить ты не будешь — примем это как данность…

Алиса закрыла глаза. А старец продолжал:

— Сейчас не имеет значения, кто из вас — ты или твой сподвижник — убил отца Аттика. Это уже прошлое. Это уже не изменить. Сейчас значимо только найти заказчика и покарать убийцу. Сектанта мы всё равно найдём — это вопрос времени… В своём-то огороде! — он усмехнулся, но глаза остались строгие, даже холодные, — Но миряне не могут ждать. Для них пошатнётся авторитет матери церкви единой, если будут проволочки. Потому ответ уже дан, убийцы названы. И кто-то один из вас завтра утром предстанет перед судом. Ты или бет.

Алиса медленно перевела взгляд на старика. Он сидел — спокойный, прямой, уверенный, — и не оставалось сомнений, что сказанное случится. А высший, прикрываясь ладонью, словно не желая видеть отродье, продолжал сухо:

— Но суда, как такового, не будет — толпы прихожан обложат здание суда, а тысячи писем завалят стол президента ещё за несколько часов до слушания. В связи с деликатностью положения и невозможностью провести референдум в короткие сроки, президент придёт к выводу удовлетворить просьбу народа и создать прецедент — объявить о введении смертной казни для убийц священника.

— Это вы… — прохрипела Алиса. — Это всё подстроите вы!

Высший продолжил, не обратив внимания на её реплику:

— Все мы вместе делаем одно великое дело — восстанавливаем наш Храм, созидаем мир и покой человечества, а дорога эта трудная и требует жертв… — нахмурившись, он пожевал губы, и продолжил: — как любая дорога, впрочем. Конечно, мы только в начале нашего пути в России. Бедная наша страна столько времени провела под гнётом бесчеловечности, под пятой низменных идеалов, что теперь требуется приложить все силы, что бы вернуть заблудших к пониманию истин. И это опасная миссия… Едва поднимающая голову Единая Церковь со всех сторон угнетается и другими религиями и своими же отделениями, проповедующими всякую гадость под личиной православия, и теми, кто воспитан на идеях воинственных атеистов. Тут нельзя обойтись без защиты… Созданный прецедент станет такой защитой, и смерть священника будет караться, как и положено, око за око.

Алиса уже не слушала. Сердце внутри замирало. О себе не думалось — привычка к ощущению смерти давно выжила из неё страх перед ней, разве только понимание предстоящих мучений заставляло дыхание прерываться всхлипами, но всё меркло перед осознанием участи бета. Мельтешила перед взглядом седая прядка над калеченным лбом, мельтешила, маня и дразня беззащитностью. И хотелось дотянуться, погладить хоть пальчиком, тронуть ладонью, словно приласкать котёнка. Вспомнился рыжий клубочек с запёкшейся раной. И опалила мысль о том, что всё, к чему прикасалась, умирало…