Ольга Ворон - Инициатор

Старейший кашлянул в кулак, призывая её внимание, и продолжил:

— Полагаю, что мирянам, чтобы удовлетворить жажду крови, хватит и одного из вас. Ты нам ещё можешь понадобиться, а вот он… Его данных мы не обнаружили в архивах, поэтому за что он получил наказание, пока неизвестно. Но это неважно для дела — как бы оно не случилось, бет уже наказан высшим судом. Думаю, что ему несложно будет осознать и человеческий суд…

Рванувшись, Алиса выгнулась на стене, напрягаясь всем телом, натягивая стальные тросы, стянувшие руки:

— Сволочи!

В ответ он поднял грустные и строгие глаза:

— Люди, ты хотела сказать? Творения господни, имеющие бессмертные души и право на выбор. Люди, отродье…

Застонав, Алиса безвольно повисла на стене:

— Зачем? — прошептала она. — Зачем всё? Зачем?

Старик покачал головой, словно его расстроило дитя:

— Не тебе спрашивать об этом. Хорошему инициатору должно быть довольно и того, что от него требуется поступок, служащий возвеличиванию Церкви и имени Его. Для этого тебя готовили. Это твой долг по отношению к тем, кто отогрел и воспитал тебя.

Алиса бессильно смотрела в пол.

«Пусть к нему вернётся бессмертие души. За нас двоих. Может быть, я этого хотела, когда таскала его с собой? Может быть, я хотела, чтобы жило что-то после меня? Что-то осталось живое, трепетное, бьющееся мыслью и любовью, в чём оставалась хотя бы память обо мне. Ибо другого мне уже не дано. И об этой боли предупреждала сестра Пелагея…».

— Я признаю себя виновной, если вы отпустите его! — Алиса подняла взгляд на старика. — Что вы скажите?

— Достойное решение, йах. Бет будет освобождён. Ты пройдёшь по его пути?

Стиснув зубы, она подавила рвущийся стон. Тряхнула головой — сухая кожа ломко затрещала на шее, но выдержала.

— Да. Пройду! И признаю. Дайте мне исповеди.

Старик удивлённо поднял брови:

— О чём ты просишь, отребье? В своём ли ты уме?!

— Исповеди! — бешено зашипела Алиса, выгибаясь всем телом на стальных тросах. — Исповеди! Как всякий верующий! Как всякий ищущий! Исповеди!

К ней подбежали двое инквизиторов-стражей: один проверил крепления тросов, другой спешно наполнил шприц голубоватой водой из прозрачной бутыли.

— Исповеди! — шипела Алиса, и её волосы заметно приподнимались у корней, образуя дикие косматые волны, обрамляющие белое, постаревшее до глубоких морщин лицо.

Подскочил инквизитор, попытался вонзить шприц в бедро, но ткнувшись в напряжённую, взбугрившуюся мышцу, игла щёлкнула и согнулась. Вторично попробовать не успели — Высший поднялся и, коротким жестом отодвинув помощников, встал перед пленницей. Выпрямившись, смотря на неё знакомым твёрдым взглядом воина, он рявкнул так, что Алиса подалась назад:

— Отринь! Нет исповедника для нежити!

На мгновение пленница замерла, но тут же, стряхнув наваждение от приказа инквизитора, зарычала и расширившимися глазами, различимо сужающимися зрачками уставилась на Высшего:

— Отца Владимира, приходского священника, участвующего в последней инициации! Исповеди! И я публично признаю себя виновной и…

Открыв рот, она на мгновение замерла, словно осознавая нечто большее. Зрачки практически стали вертикальными, но волосы улеглись, а тело, задрожав, стало расслабляться.

— И назову нанимателями людей, мне указанных! — договорила она тише.

Священник несколько мгновений молча разглядывал её, размышляя о странной природе йаха, а потом повернулся к одному из стражей:

— Найдите этого человека. Отца Владимира. Пусть исповедует её. Срочно.

Инквизитор склонился в поклоне и удалился.

Священник вновь бросил пытливый взгляд на девушку, устало повисшую на канатах и восстанавливающую сорванное дыхание.

— Назови. Георгий Мирошенко, лидер «Роси свободной», — коротко кивнул он.

Но Алиса уже уходила тёмным коридором к белому свету в золотых нитях.

Когда высший покинул келью, стражи суетились, возвращая девушку к странной жизни вне души.

— Твоя просьба необычна…

В полном облачении отец Владимир казался ещё старше своих лет. Но может быть нелегкие думы и неуверенность в правильности происходящего делали его дряхлым стариком, не готовым принять на свои плечи тяжесть исповеди нечисти.

Алиса смотрела, как суетятся, перебирая друг друга тонкие узловатые пальцы старца, и понимала, что просила немыслимого. Моля об исповеди, требуя её, она хотела не получить прощение, а избавиться от памяти. Словно снова оказаться на пороге выбора и избрать иной путь, войти в другую дверь. И понимая это, осознавала, что исповеди не получится — ей не хватит духу переложить на старика весь груз своих прегрешений.

— Признаться, — отец Владимир поджал губы, хмурясь своим мыслям, — я не представляю, как можно совершить таинство исповеди тому, кто уже не имеет души.

Алиса повела плечом, стирая о грубое плетение нательной сорочки пыль со щеки — стянувшие руки ленты липкой бумаги с символами, сдерживающими силы, не позволяли не то чтобы сделать движения, но и даже помыслить о нём — обессиленные мышцы вялым киселём булькали под кожей в ответ на всякую команду сознания.

— Если у меня нет души, отец, то что ж болит? — с усмешкой спросила Алиса. — Почему я подолгу не могу заснуть, путаясь в памяти? Почему видя, как дохнут девчонки после обрядов, я хочу реветь? Почему мне хочется молиться, хотя я знаю, что это бессмысленно и мои слова затихнут рядом со мной, хоть криком кричи?

Отец Владимир перевёл взгляд на затемнённое витражом окно — крест на разноцветных осколках — и нехотя отозвался:

— Это атавизм. Неизбывное человеческое, с которым приходится мириться инициатору… Это не душа, а лишь воспитанное сознание, полное инстинктов рода — нежелания видеть смерть, жалость к умирающему, страх за себя…

— Атавизм, — медленно повторила Алиса, и глаза её потемнели. — Любовь и вера?

— Не любовь и вера — атавизм, — раздражённо отозвался отец Владимир, — а их базовые проявления. Привязанность, как начальный компонент любви, есть и у животных. Да и доверие — тоже. Не это отличает душу. Душа — часть божественного в человеке, то ядро, которое делает людей особенными. Она — наш выбор…

Алиса откинулась на спинку стула и тоже посмотрела на витраж. Ей показалось, что нарисованных осколков кровавого, красного цвета было слишком много, настолько, что в них терялся тёмно-коричневый крест. Красное, красное, хаотичное, острое, наползающее друг на друга…

— Ты инициатор, а не человек. Потому и говорить с тобой я буду не так, как… — отец Владимир ещё сильнее нахмурился и, на минуту нервно застучав пальцами по столешнице, их разделяющей, тут же одёрнулся. — До людей творец создал животных и ангелов. Одним он дал простейший механизм — инстинкты, которые регулировали их жизнь, а другим — созидательный коллективный разум, восходящий к его сознанию…