Ольга Ворон - Инициатор

— Йах может надеяться… Потому что пока он не отвернётся от бога — бог не отвернётся от человека, живущего в нём…

Алиса вздрогнула. Под хороводом красных листьев на илистой поверхности дна глубокого чистого озера камнями выложенный белый на жёлто-сером лежал иероглиф «Дом».

…

Алиса втискивалась спиной в угол клетки подсудимого, и, щурясь, всматривалась в гомонящий зал, но за плотной стеной чёрных спин видно было немного. Хорошо было заметно тех, кто, беснуясь, прыгал на столы и стулья и оттуда швырял в её сторону всё, что попадало под руку. Бутылки, папки, стаканы, книги, содержимое мусорных вёдер, сорванные стенды с громким шварканьем разбивались о чёрные прутья или стену, но в неё попасть не могли.

«Может, потому и беснуются, что ничего не выходит, — размышляла она, уворачиваясь от пролетающих сквозь решётку мелких предметов, — А, возможно, просто безнаказанность подталкивает к безумью. Силовики здесь уже минут десять, а ничего не предпринимают… Значит, нужно, чтобы люди пар стравили…Только вот — кому нужно?»

Судью и адвоката уже давно вывели через боковой выход — отряд СОБРа постарался. И теперь бойцы стояли тесным рядом вокруг клетки, подняв щиты и накинув на лица защитные полусферы шлемов. Им бы хватило сил оттеснить визжащих и вопящих людей, но не было ни приказа, ни желания.

В хаосе броуновского движения в разгромленном зале заседаний только три фигуры оставались малоподвижны и неподвержены всеобщему безумству. Наставник Борислав, каменным изваянием застывший в дальнем углу и равнодушно смотрящий в окно, и двое, как обычно облачённых в гражданские костюмы, храмовников: один возле парадного, другой у бокового выхода. Пути были отрезаны, но Алиса и не рассчитывала на побег.

— Смерть! Смерть ведьме! Смерть! — скандировали люди. Бешеное торнадо мусора и оскаленных лиц вращалось в безумном танце ярости.

Лишь когда наиболее рьяный защитник церкви бросил в сторону клетки пивную бутылку с торчащей из горлышка тряпкой, ряд широких чёрных спин перед Алисой неожиданно резво колыхнулся и лавиной стронулся с места. Бутылка, как и десятки до неё, разбилась о решётку, не долетев, но огненные брызги прорвались, и Алиса скукожилась под жалящим дождём, закрывая скованными руками голову. Взглянула исподлобья — по чёрным арматурам клетки вниз ползли пламенеющие капли, но гореть тут было нечему.

Стулья, палки, бутылки, руки и головы бились о прозрачные щиты, теснящие толпу, но строй уверенно ширился, вытесняя людей к выходу. Колыхался чешуйчатым панцирем из щитов на чёрном теле шеренги. Казалось, что толпу без особых усилий выдавят из зала, но с улицы раздались крики, все разрастающийся ор ширился, бился волнами в окна, приближался и выплеснулся в двери, словно шампанское, нашедшее выход. Лезущие, напирающие, раздирающие пространство криками люди навалились на стену щитов девятым валом — мощнее, выше, выше, уже по головам! — подмяли их, и прошли дальше — к чёрной решётке, из тюрьмы вдруг превратившейся в убежище.

Зажавшись испуганным волчком, вжимаясь в стену, Алиса пялилась в распахнутые перекособоченные ненавистью рты, в пустые глаза, подёрнутые зыбкой плёнкой невосприимчивости, — и уже не могла отличить женщин и мужчин, молодых и старых. А сквозь прутья тянулись растопыренные напряжённые пальцы, сплетаясь в единую массу шевелящихся, наползающих опарышей. И почти доставали.

Алиса растерянно крутила головой, ища среди десятков искривлённых лиц знакомые, она ждала что вот-вот появится кто-то, облачённой властью говорить, кто-то, кому достаточно будет поднять руку, чтобы толпа замерла, в экстазе понимания слитно опускаясь на колени и начиная молитву.

— Вы мне обещали… вы обещали… обещали, — беспомощно шептала она.

Под яростные крики толпа наваливалась на решётку.

Раз! Раз! Кожа лопалась — морскими звёздами змеились трещины, текла кровь, на глазах краснели, набухали разбитые, поломанные руки, но люди не видели, не понимали этого.

Раз! Раз! Они кричали, но вместо слов, ширился единый ор ярости.

Раз! Раз! Иии! И с потолка посыпалась серая крошка бетона…

Когда одна из арматур, с мясом выдранная из перекрытий, влетела внутрь, Алиса шарахнулась в сторону от падающих людей. Первые уже не поднялись — по ним, пробираясь на четвереньках, спешно перебирая руками-ногами, вползли последующие, потянулись дрожащими жадными руками. Алиса шатнулась в сторону. В другую. Ещё! Но чья-то ловкая рука сцапала её за локоть и повисла — не сбросить, — всем весом напряжённого тела таща вниз, таща в кипящую массу скрюченных опарышей. Всхлипнув от ужаса, Алиса рванула назад.

— Наставник! Наставник! — она звала, отбиваясь от жадных захватов, а испуганное тело тяжело, ломающее больно трансформировалось. Тело сгибало и скручивало — бугрились мышцы, скорчивалась спина.

Зарычав, Алиса упала на колени, придавив кого-то из людей, запрокинула голову, заламывая руки. Закостенели, вытягиваясь, пальцы, медленно, мучительно медленно из зернышек бледных ногтей стали нарастать хищные когти.

Вокруг завопили, когда она свалилась, заметалась под ногами толпы. Люди отшатывались к стенам, отпиннываясь от бьющейся в припадке девушки. Лупили по искорёженному телу всем, что попадало под руку.

Зажмурившись и скрипя зубами, Алиса колотилась об пол головой, напряжённо сведёнными руками и ногами. Плитка пола треснула от ударов — белые трещины по чёрному мрамору…

Судорога стягивала лицо в маску сюрреалистического театра. Белую, дрожащую, мокрую. А волосы то приподнимались у корней, словно намагниченные, то безвольно опадали.

— Ведьма! Оборотень!

Толпа набрасывалась, топча с рыком и истерическими выкриками.

Стремясь выжить, Алиса сжалась в комок, подставляя под удары спину и конечности.

Суровый мужчина с маленьким крестиком, отливающим красными бликами по краям, появился у решётки незаметно, словно клинок через плоть, пройдя через толпу. И оказавшись рядом с людьми, истязающими вздрагивающее тело, поднял руку. Его вскинутая ладонь белым флагом на миг повисла над головами и опала, скрываясь, а сам он словно растворился среди напряжённо вздрагивающих тел. Зачинщики подхватили девушку за руки и волосы:

— Сжечь! Сжечь! Сжечь! — и поволокли на выход.

Грязная широкая полоса оставалась на чёрных мраморных плитках зала судебных заседаний.

Алиса не сопротивлялась, смотря вокруг распахнутыми глазами. Она открывала рот, но на разбитых губах пузырилась кровь, и не слетало ни звука. Её протащили мимо безучастно смотрящего на происходящее наставника Борислава, мимо храмовника, молча посторонившегося от двери, и выволокли на лестницу. Ногами столкнули с первой ступени и, когда сжимаясь, она полетела вниз, вращаясь и всхлипывая, закричали торжествующе и бросились следом — толкаясь, толпясь, тесня и пихая друг друга. На площадке она не успела приподняться даже на колени — с размаху, с разбега удары ногами спихнули её на следующую лестницу вниз… Три площадки, три лестницы. Внизу, хрипящую сквозь кровавую пену, заляпавшую лицо, её схватили за одежду, волосы, раздирая рывками, мотая из стороны в сторону, потащили на улицу, на площадь. Сквозь радужный туман перед взглядом, она пялилась в окружающее пространство, полное рук, ног, лиц, никак не складывающихся в людей, единую массу частей тел, словно в братской могиле взорванных, и не могла понять, с кем сражаться, хотя тело, напряжённое мучительным желанием сопротивляться, ломало судорогой преобразования, не способного завершиться — сил не хватало.