Антон Бильжо - Где сходятся ветки [litres]

Он вытянулся на диване под ковром на стене, и показался мне сунутой в угол ненужной рухлядью. Голова на стопке подушек, тело под самый подбородок укутано одеялом. Глаза Гаркунова-второго бессмысленно моргали, нос вопросительно уперся в пустоту, руки неподвижно лежали вдоль тела. Работал телевизор, по которому шел футбол. За столом с разбросанными погремушками Настин брат кормил из соски ребенка. Его тихая жена кивнула мне. Она что-то вязала спицами в углу.

«Может, заберешь его, а?» – спросила Анастасия уже в дверях. Венчик ее неубранных, растрепавшихся волос, освещенный с кухни, выглядел неаккуратным, наспех сооруженным мученическим нимбом. Мне на секунду показалось, что она замахнулась, и я невольно пригнула голову. Быстро попрощавшись, отвернулась и побежала вниз по лестнице.

Машину назад не взяла, на эсэмэски Гаркунова не отвечала. Все во мне омертвело. Тело несло вперед. Вначале мимо гаражей и черных бараков, потом вдоль бесконечного забора. Я пыталась привести в порядок мысли и унять презрение к себе.

В гостиницу вернулась с сильным намерением изменить жизнь. Но в номере все как-то растворилось. Осело в кремовых ворсистых коврах, запуталось в отражениях трельяжа. Посреди гостиной в вазе на низком столике стояли белые орхидеи. От них шел тяжелый запах шикарной жизни. «Они бы тебе ничего не сделали, – смеялся Гаркунов. – Зато ты меня теперь понимаешь».

По возвращении в Москву он подмазал теток в паспортном столе. Наплел, что потерял голову от роковой страсти и теперь за ним гонятся родственники жены. «Не знаю, как у них, а в нашей стране романтические истории точно открывают любые двери», – наставлял меня учитель. Чтобы подольстится, взял мою фамилию. Теперь мы были как бы мужем и женой. Хотя я его по-прежнему называла Гаркуновым, Михаилом Тихоновичем.

По вечерам мы гуляли в парке, кормили голубей. Раз даже съездили в ИКЕА, набрали мебели. Кроме деревянных шкафов на кухню и желтого дивана с креслами, купили кучу дребедени: ящик для обуви в прихожую, три светильника, салфетки и скатерки, подвесные ведерки для вилок и ножей – все за один раз. Я выбрала дорогой матрас Кинг сайз шириной 160 сантиметров из кактусовой койры, чтобы Гаркунов лучше высыпался. Загрузили в «Несушку» и покатили домой.

Началась эра под названием «Все, как у людей». Просмотр сериалов Нетфликса и Эйчбио. Поход к железной дороге. По пути мы забегали в магазин, брали чекушку, пластиковые стаканчики, селедку. Считали поезда, как в детстве. От них пахнет отцом, говорил Михаил Тихонович.

Он нарисовал план будущего дома. Под лабораторию, куда перевезем аппарат, выделил центральное место. Сам дом должен выглядеть как башня. Материал, скорее всего, – синее стекло. Никаких запахов с кухни. Пока не кончится грант, будем совершенствовать принтер. Потом начнем выполнять частные заказы. Конечно, многие хотят исчезнуть. Бизнесмены, у которых большие долги. Проворовавшиеся чиновники. Мужья, ищущие свободы. Проблем с деньгами не будет.

А параллельно, конечно, продолжим исследования. Найдем применение печатной платформы к нуждам медицины. Гаркунов все таскался куда-то советоваться с юристами. Наше детище, без сомнения, опередило время, можно не спешить. Минуют десятилетия, прежде чем кто-то приблизится к уровню «аппарата Тихомировых».

А еще возникла шальная идея завести детей. Чем больше они будут не похожи на нас, тем лучше. Пусть хромосомы смешиваются, как пожелают.

В середине декабря позвонили из Томска и сказали, что мать при смерти. Я все реже общалась с ней, все яснее видела ее недостатки: зависимость от мнения окружающих, попытки привязать к себе, инфантильность и неприспособленность. Это скрывалось за строгостью и вечным недовольством. Пора ей научиться жить самостоятельно. Зато потом когда-нибудь мы встретимся на новом витке личностного роста. Но витка не было, была терминальная стадия.

В аэропорту Богашево, откуда я улетала много лет назад, ждала тетка Валентина, старая мамина подруга. «Как она?» – спросила я, все еще не веря в то, что случилось ужасное. «Ох, Машенька».

Мамина подруга сильно постарела. На красноватом, как осенний мятый лист, лице красовались малиновые губы. Тетя Валентина стояла в зале прилета в длинном сиреневом пуховике и нелепом берете с пером набекрень.

Одно время она метила на место замдиректора птицефабрики. После тридцати резко сменила курс, стала маникюршей, работала где-то в салоне красоты. Казалось, Валентина вот-вот уйдет в отрыв, мама ей сильно завидовала. На какое-то время эта женщина даже перестала с нами общаться. «Зазналась, и правильно сделала», – обсуждала со мной Тоненька. Ходили слухи, что маникюрша много зарабатывает, познакомилась с бизнесменом, вышла замуж.

Потом все опять наладилось. Валентина развелась, стала снова захаживать к нам на рюмочку кагора. Еще несколько раз выскакивала замуж и пропадала на пару месяцев. Но всегда это заканчивалось на кухне разговорами полушепотом.

Основные битвы маминой подруги остались позади. От ее жеманных манер – закатывать глаза, растягивать гласные, изящно выворачивать кисти рук – становилось неловко. Она выглядела как прибабахнутая бабуля. Улучив момент, пока ждали транспорт, достала телефон, стала листать суетливым пальцем с облезшим лаком. «Нравится марина?» С заляпанного экрана смотрело синее море, красное солнце, кораблик, девушка в купальнике, идущая к горизонту. Оказалось, тетя Валентина увлеклась живописью, ходит в бесплатный кружок при ДК – программа «Счастливая старость» от городской управы.

Мы сели в старый рыжий «Икар» гармошкой с морозными узорами на окнах. Я продышала дырочку. Расширила глазок варежкой. Вот, еду опять по дороге из дома в школу, замученная жизнью, гляжу на обрызганную грязью кромку снега, кардиограмму умирающего.

«Я тебе ключики передам, а сама не поеду, – ерзала Валентина. – У меня сейчас дел навалилось. Ты сама-то замужем? Нет еще. Ну, и не торопись. Пока молодая, можно… А я что-то совсем уже. Вцепился один, покоя не дает. Художник. Хочется его отшить уже… Вот, я Тоненьке тут кое-чего купила. Не знаю, что в таких случаях полагается… я ж тебе не сказала, Машунь, у меня у самой горе какое, мать болеет, сижу с ней и думаю, не дай бог вот так, в одиночестве…»

Она вышла в центре, а я поехала до конечной. Пересела на маршрутку в поселок Светлый. Как всегда, народу набилось под завязку. Только теперь не птичницы в ватниках, как в детстве, а приличная публика. Женщины в шубках. Покашливающие, как на концерте, мужчины. Думала принять душ перед больницей. Может, даже немного отдохнуть, настроиться.

Когда зашла в подъезд с рядами немых почтовых ящиков, открывших варежки в полумраке, с облезлой пальмой, украшенной мишурой, – начало темнеть. Скрипнул пропахший мочой темный лифт с панелями под дерево, прижженными зажигалкой. Потащил наверх, на девятый этаж.