Александр Матюхин - Колдовство [сборник litres]

Катя закрыла глаза, и в голове замелькали образы: мальчишки толкают ее от одного к другому, смеются, таскают за волосы… Ленкина туфля, нацеленная в лицо, ее звонкий голос, пахнущая клубничной жвачкой слюна… Бабушкины безжалостные глаза… Дубовик с самодовольной ухмылкой на толстых губах… папа с окровавленным ножом в руке, глаза мерцают лихорадочным блеском. «Ты у меня уже большая… уже большая… уже большая…» А потом ей представилась мама. Стас, неуклюже собирающий ее рассыпанные вещи. И с новой силой захотелось жить.

– Убирайся! – закричала она, дрожащей рукой срывая с шеи цепочку и выставляя крестик перед собой. – Сгинь! Изыди! Пошел прочь!

Бес с шипением отпрянул, заслоняясь рукою.

– Дрянь! – выплюнул он. – А ведь я хотел по-хорошему.

Внезапно он взмахнул рукой и хватил Катю когтями по запястью. Она отчаянно закричала. Крестик, отлетев, уже в воздухе налился оранжевым светом и шлепнулся на пол кляксой расплавленного металла.

Раскинув руки, тварь ринулась на девочку, но та, увернувшись в последний момент, рыбкой нырнула под кровать.

«Ненаш» заревел от смеха. Его ноги загрохотали прямо у Кати перед лицом.

Ка-бум! Ка-бум!

Галя не чувствовала больше ни рук, ни ног. Даже боль в ранах, в распухшем лице, в кровоточащем лоне казалась чужой, далекой.

В ванной хлестала вода – Марк промывал укус, напевая что-то приятным своим баритоном.

Время от времени она проваливалась в полузабытье, перед глазами проносились какие-то образы, неясные, обрывочные…

Свинцовое, глухое отчаяние.

Она не знала, сколько пролежала так. Полчаса? Час? Нет, конечно, всего несколько минут, а казалось, что целую вечность.

Ее привели в себя шаркающие шаги. Из последних сил Галя вывернула шею.

– Вы! – выдохнула она.

Лицо свекрови было суровым, непроницаемым, лишь губы слегка подрагивали. Во взгляде застыла бесконечная тоска.

– Прости, – сказала она, погладив Галю по голове.

На секунду в измученной душе женщины вспыхнула надежда. Но сразу угасла. Как она раньше не догадалась?..

– Будьте вы прокляты… – прошептала она. – Это все вы…

– Прости, – повторила Софья. – Ты мне была почти как дочь. И Катеньку я любила. Но он мой сын, понимаешь? – В ее руке тускло блеснул пистолет Дубовика. – Это все, что я могу для тебя сделать.

– Катя… – прошептала Галя. – Катеньку… не отдавайте ему…

Софью затрясло. Рука ходила ходуном, не давая прицелиться.

Если бы эта дуреха знала, кому они на самом деле отдали Катеньку! А впрочем… разве адская тварь хуже ее сына? Теперь, при виде жалкого, истерзанного существа на пропитанном мочой и кровью матрасе, Софья в этом сильно сомневалась. Она совершила ошибку, жестокую, чудовищную ошибку.

Быть может, еще не поздно убить его и сорвать сделку. Потому что, пусть даже Марк и хуже любого из «ненаших», его, в отличие от них, все-таки могут взять пули. «Ненаш» не сможет забрать ее внучку, если сделка будет сорвана.

Но «ненаши» этого не простят.

Если убить Марка, они выместят злобу на ней.

К чертям любовь. К чертям жалость. Что угодно, лишь бы не самой к чертям.

И потом, наверняка уже поздно.

Она уперла ствол во взъерошенный затылок невестки.

– Мама? – сказал за спиною Марк, и ледяным лучом вонзилась под ребра острая боль.

Софья охнула. Рука с пистолетом взметнулась вверх, пуля высекла из стены брызги цементной крошки. Не издав больше ни звука, старуха осела на пол.

– Знаешь, – тихо произнес Марк, – она этого заслуживала. Она продала «им» нашу девочку. А я согласился! Не хотел, но согласился, потому что умирал, потому что мне было больно и страшно, потому что «они» уже ждали меня! Это ты довела меня до этого своим паскудством! Это ты привлекла «их» к ней! Котеночек… – Вцепившись зубами в кулак с такой силой, что из прокушенных пальцев снова побежала кровь, он глухо завыл.

Софья тихо стонала на полу.

Марк медленно опустил руку. Теперь лицо его стало совершенно спокойным.

– Ты за это ответишь, Галчонок, – сказал он и улыбнулся той самой улыбкой, которая когда-то заставила наивную детдомовскую девчонку позабыть обо всем на свете. – За все ответишь. Отгадай, что я тебе вырежу для начала?

Галя забилась на кровати, натягивая путы.

– Помогите! – закричала она в исступлении. – Кто-нибудь, помогите!

– Не надо, Галчонок. Побереги горлышко. Никто тебе не помо…

Четыре пули попали ему в спину. Пятая пробила затылок. Выронив нож, Марк рухнул на кровать поперек обнаженного тела жены и забился в судорогах, снова вминая ее в матрас.

Она хрипела под его весом.

Неожиданно тяжесть исчезла. Вывернув голову, Галя увидела, как Софья, обхватив Марка за плечи, стягивает его с кровати. Мать и сын повалились на пол.

– Вот и все… – прохрипела Софья и с трудом поднялась, сжимая в руке нож. Правая сторона ее платья потемнела от крови. Галя слабо захныкала. Но Софья лишь в несколько движений перерезала веревки на ее руках, после чего принялась освобождать ноги.

– Вставай! – закричала она, покончив с этим. – Чего разлеглась, дура! Вставай! Беги!

Но Галя не могла ни встать, ни бежать – ноги и руки, будто набитые стеклянным крошевом, отказывались подчиняться. Тогда Софья безжалостно схватила ее за волосы и с неожиданной силой стащила на пол. Галя вскрикнула. Взгляд ее упал на распростертое тело Марка.

Что-то страшное происходило с ним: на мертвом лице одно за другим распускались лиловые кляксы кровоподтеков, шея безобразно растянулась… Он выглядел, как труп висельника, пролежавший в могиле несколько дней. От разлагающегося тела поднималось волнами удушливое зловоние.

– На что вылупилась? – кричала Софья. – Вставай… – Она снова рванула Галю за волосы и застонала, схватившись за раненый бок.

По всем углам всколыхнулся вдруг шелестящий шепот.

С громким треском длинные пальцы насквозь пробили постель и панцирную сетку. Острые когти располосовали кожу между лопаток. Катя отчаянно закричала – и в тот же миг кровать отлетела в сторону.

Катя перекатилась на спину, тут же отозвавшуюся саднящей болью, и увидела нависшее сверху чудовище в клочьях похоронного костюма. От сходства с папой – да и вообще с человеком – не осталось и следа. Выпученные глаза с черными точками зрачков дико вращались на бугристой, изрытой оспинами морде. Брызжущая слюной пасть ощерилась двумя рядами клыков. Длинный хвост извивался, будто плеть, захлестывая кривые косматые ноги с раздвоенными копытами-бритвами.

– Моя! – проревел бес, протягивая к жертве корявые лапы.

Она зажмурилась и ждала боли.

Ничего не происходило.

Она открыла глаза.

В комнате никого не было. Лишь змеились в воздухе пряди темного дыма.