Ричард Адамс - Девушка на качелях [litres]

Когда музыка смолкла, я сказал Карин:

– Ты принесла мир моей душе.

– Не мир, но меч.

– Как это?

– Ну, если не меч, то нож и вилку. Вот приготовлю тебе омлет со шнитт-луком, а потом буду целый час нежиться в ванне.

Однако же, когда я наконец поднялся в спальню, Карин уже лежала в постели, но не читала и не дремала, а напряженно ждала меня. Как я понял, таким образом она реагировала на все дневные треволнения, хотя не собиралась признаваться в этом. Я лег и обнял ее, но сразу же понял, что ей не хочется интимной близости, поэтому просто держал ее руку и молчал.

Обычно Карин сама выключала свет в спальне, либо до, либо после любовных ласк, в зависимости от настроения, но сегодня делать этого не стала. Вскоре я задремал, а очнувшись, увидел, что свет все еще горит, а Карин не спит. Я так и не понял, спала она вообще или нет. От усталости и перевозбуждения я снова уснул. Мне приснился сон.

Сжимая в руках коробку с «Девушкой на качелях», я шел по Бромптон-роуд к Музею Виктории и Альберта, потом поднялся по ступеням к вращающимся дверям. Внутри я сразу очутился в просторном зале, таком огромном, что стен было не разглядеть. В центре зала стоял помост, а на нем – девушка. Живая, но в то же время фарфоровая, белая, обнаженная и необычайно красивая. Она могла быть севрской «Галатеей» работы Фальконе или «Купальщицей» Буазо. Помост окружали люди, фарфоровые или керамические, но живые. Все словно бы чего-то ожидали. Я огляделся и многих узнал, как узнают знакомых на концерте или в церкви. Здесь были «Холостяцкая жизнь» и «Супружество» мануфактуры «Боу», нимфенбургская «Коломбина» работы Бустелли, «Козопас» мануфактуры «Лонгтон-Холла» и «Крысолов» мануфактуры «Челси», «Диана» фабрики «Дерби» и, да, «Гарибальди» в просторной красной рубахе здесь тоже был. Все они и многие другие замерли в ожидании, глядя на меня. Медленно, следуя их молчаливому приглашению, я подошел к помосту и только тогда сообразил, что белая фарфоровая красавица – это Карин. Она призывно протянула ко мне руки, и я, смущенный такой великой честью, неуверенно взошел на помост и осторожно коснулся ее пальцев. Все вокруг по-прежнему стояли молча и неподвижно, но на запрокинутых лицах играли радостные улыбки. Мы были королевской четой, а они – нашими верными подданными; мы должны были изъявить свою монаршью волю и потребовать, чтобы весь мир признал их красоту и восхитился ею.

Во сне я чувствовал, что руки мои касаются одновременно и живого теплого тела, и гладкого прохладного фарфора моей королевы. Все вокруг глядели на нас сияющими эмалевыми глазами. Нигде на всей земле не существовало королевского двора роскошней и прекрасней нашего. Внезапно, в момент наивысшего блаженства, я остро осознал, что все они, в отличие от меня, совершенно не подозревают о своей чрезвычайной хрупкости. Они были самыми беззащитными и самым уязвимыми созданиями на свете, их следовало холить и лелеять, о них нужно было беспрестанно заботиться, и все же в один злосчастный день они разобьются вдребезги. Если они покинут этот зал, то я не смогу их защитить; они осколками разлетятся по мостовой. Я печально взирал на счастливые лица. Фигуры расплывались, таяли, исчезали в неоглядном пространстве зала, и я наконец проснулся в объятьях Карин.

Мы лежали молча. Я вспоминал свой сон, не ощущая ни страсти, ни вообще каких-либо чувств. По щекам текли слезы, но Карин не приставала ко мне с расспросами, только нежно обнимала меня, будто мы с ней и были те самые фарфоровые люди, умеющие чувствовать и двигаться, но не способные говорить.

– Значит, так должно быть, – наконец прошептала она, но не утешая или жалея, а с такой уверенностью и пониманием, что мне на миг показалось, будто ей тоже приснился мой сон.

Я снова уснул и не просыпался до начала девятого. Карин приготовила мне завтрак, наполнила ванну и стряхнула пылинки с темного «лондонского» костюма. Она вела себя спокойно и ни словом не обмолвилась о странной ночи.

– Любимый, пожалуй, тебе не стоит надевать жилет, – сказала она. – Посмотри, горизонт затянут лиловым маревом, а роса на траве уже высохла. Судя по всему, сегодня будет очень жаркий день. Я тебе не завидую, но берегите себя, вы все – множественное число, и ты, и фарфоровая девушка.

Лондон. Послеполуденный зной. Служители Музея Виктории и Альберта расхаживали запросто, в одних рубашках, но мистер Джон Маллет, высокий, вальяжный мужчина ученого вида, вышел ко мне в легком белом пиджаке.

– Господи, какой сегодня жаркий день! – вздохнул он, проводя меня в кабинет. – Прямо как в Средиземноморье. Вы из загорода приехали? Вечером обратно? Рады будете избавиться от Лондона?

– В общем-то, это зависит от того, что вы мне скажете, – ответил я с несвойственной мне резкостью, потому что внезапно занервничал.

– Все так серьезно? Что ж, постараемся вам помочь. А в вашей загадочной коробке лежит то, что вы хотите мне показать?

– Да.

Я открыл коробку и поставил статуэтку на стол. Воцарилась тишина. Маллет долго молчал, разглядывая фигурку, а потом сказал:

– М-да, мистер Десленд, это… это восхитительно. А позвольте поинтересоваться, во-первых, что вы сами о ней думаете, а во-вторых, откуда она у вас, уж простите за нескромный вопрос.

– Моя жена увидела ее на распродаже имущества в одном имении и купила за двадцать фунтов.

– О господи! Необыкновенная женщина.

– Да. Самое любопытное здесь – роспись. И кстати, взгляните на основание.

– Святый боже! – ахнул он, опуская статуэтку на стол.

– Вы спросили, что я о ней думаю, – сказал я. – По-моему, это третий экземпляр статуэтки «Девушки на качелях». Он примечателен тем, что расписан и по ряду признаков, скорее всего, изготовлен не в Челси, а либо на мануфактуре в Боу, либо где-то в окрестностях Боу.

– Да-да, это ясно. – Маллет, все еще разглядывая статуэтку, на полминуты задумался. – Что ж, мистер Десленд, судя по всему, вы правы. На основании свидетельств, приведенных в «Истории стаффордширских Гончарен» Симеона Шоу, ранее считалось, что в сороковые и пятидесятые годы восемнадцатого века гончарные мастера, покинувшие Стаффордшир, обосновались исключительно в лондонском предместье Челси. Шоу упоминает о существовании второй мануфактуры в Челси – предположительно той самой, где сделали «Девушку на качелях». Однако сейчас стало известно, что некоторые стаффордширские гончары переехали в Боу, как, например, Самюэль Парр… Ну, о Фиби Парр вы знаете, наверное.

– Да, конечно, – ответил я и невольно вздрогнул, вспомнив свое давнее видение: малышку-утопленницу на дне моря.

– Печальная история. В то время детские смерти были нередки. Так что благодаря Фиби нам точно известно о Самюэле Парре. Ну, был еще Джошуа Астбери, но, разумеется, у Шоу сведения неполные и обрывочные. Вдобавок шликерное литье применялось не только на мануфактуре в Челси. Известно, что мануфактуру в Боу основал Томас Фрай, а в тысяча семьсот пятьдесят четвертом году некий Джон Фрай уплатил земельный налог за участок, принадлежавший мануфактуре.