Клайв Баркер - Книги крови. I–III [сборник litres]

– А шантажировал тоже ради его блага?

– Убирайтесь вон из моего офиса…

– Так как, Линдон?

– Ты – шлюха! А шлюхи ничего не знают: они – невежественные больные животные, – Линдон сплюнул. – О, ты, конечно, хитроумная тварь, отдаю тебе должное. Как и любая другая потаскуха, которой надо зарабатывать на жизнь.

Она встала. Он ожидал ответного выпада. Но ничего не получил; по крайней мере не словесно. Только почувствовал, как натянулась кожа на лице, словно на нее кто-то надавил.

– Что… ты… делаешь? – спросил он.

– Делаю?

Его глаза помимо воли превратились в узкие щелки, как у ребенка, который решил изобразить какого-то чудовищного жителя Востока, рот широко растянулся, почти до предела, улыбка сияла. Слова вырывались с трудом…

– Останови… это…

Она покачала головой.

– Шлюха… – снова повторил он, все еще бросая ей вызов.

Она лишь посмотрела на него. Лицо Линдона стало судорожно дергаться под давлением, мускулы на нем свело.

– Полиция… – попытался произнести он, – если ты меня хоть пальцем…

– Не трону, – ответила она и до упора выжала свое преимущество.

Линдон чувствовал напряжение по всему телу, чувствовал, как растягивается кожа, напрягаясь все сильнее. Что-то должно поддаться; он это прекрасно понимал. Какая-то его часть даст слабину и разорвется под неослабевающей атакой. И если он хоть в одном месте треснет, то уже ничто не помешает Жаклин разодрать его в клочья. Он все хладнокровно просчитал, пока тело дергалось, и сквозь искусственную улыбку выругался:

– Блядь. Сифилитическая блядь.

«Кажется, он меня не боится», – подумала Жаклин.

Умирая, Линдон настолько возненавидел ее, что ярость полностью затмила страх. Он снова назвал ее шлюхой, хотя его лицо уже исказилось почти до неузнаваемости.

А потом он начал разделяться.

Разрыв пошел по переносице, а потом вверх, по лбу, и вниз, рассек губы и подбородок, потом шею и грудь. За несколько секунд рубашка окрасилась в красный, темный костюм почернел еще больше, а из-под манжет и штанин хлынула кровь. Кожа слетела с рук Линдона, как перчатки с хирурга, а два кольца багровой ткани свесились по обе стороны от освежеванного лица, словно уши слона.

Его брань прекратилась.

Он умер от шока десять секунд назад, хотя Жаклин по-прежнему мстительно работала над ним, стягивая кожу с тела, разбрасывая обрывки по комнате, пока наконец он не встал перед ней в своем красном костюме, красной рубашке и сияющих красных ботинках, от него шел пар, и, по мнению Жаклин, теперь Линдон чуть больше напоминал чувствительного и деликатного человека. Довольная произведенная эффектом, она отпустила его. Он бесшумно лег в лужу крови и заснул навсегда.

«Боже, – подумала она, размеренно и спокойно спускаясь по лестнице на выход, – вот это уже было умышленное убийство».

Она так и не увидела сообщений о гибели Линдона в газетах и ничего в выпусках новостей. Судя по всему, он умер, как жил, в стороне от взглядов общества.

Но Жаклин знала, что уже пришли в движение колеса, чьи ступицы были такими огромными, что ничтожные индивидуумы, вроде нее, их просто не видели. Что они сделают и как изменят ее жизнь, она могла только гадать. Тем не менее, она убила Линдона не со зла или от неприязни, пусть отчасти это так и было. Нет, она хотела всколыхнуть их, своих врагов, натравить на свой след. Пусть они раскроют карты: пусть выставят напоказ свое презрение, свой ужас. Жаклин, казалось, всю жизнь прошла, пытаясь понять, как же она на самом деле, но свою натуру могла определить лишь по отблескам в чужих глазах. Теперь она хотела покончить с этим. Пришла пора разобраться с ее преследователями.

Несомненно, все, кто ее видел, сначала Петтифер, потом Васси, придут за ней, и она навсегда закроет им глаза: заставит забыть о себе. И только тогда, когда все свидетели будут уничтожены, она станет свободной.

Разумеется, Петтифер придет за ней не лично. Он легко найдет подходящих исполнителей, людей без совести или жалости, но с таким нюхом, что они могут посрамить и гончую.

Они уже расставили капкан, пусть Жаклин пока не видела его челюстей. Признаки западни были повсюду. Вот неожиданно взлетела стайка птиц за забором, в окне мелькнул странный отсвет, раздавались шаги, свистки, краем глаза Жаклин постоянно видела, как какие-то мужчины в черных костюмах читали газеты неподалеку. Шли недели, но они не подходили ближе, впрочем, и не исчезали. Они ждали, как кошки на деревьях, их хвосты подергивались, а глаза неподвижно застыли.

В этом преследовании чувствовалась рука Петтифера. Жаклин многому научилась от него и сразу узнала осторожность и вероломство Титуса. Рано или поздно они придут за ней, но тогда, когда будут нужно им, а не ей. А скорее даже не им, а ему. И хотя Жаклин ни разу не видела его лица, казалось, Титус преследует ее лично.

«Боже, – подумала она, – моя жизнь в опасности, а мне совершенно наплевать».

Она была бесполезной, эта власть над плотью, если за ней не стояла какая-то цель. Жаклин использовала ее по своим мелким причинам, для удовлетворения нервного удовольствия или из чистого гнева. Но эти проявления не помогли ей стать ближе к людям; она лишь стала уродом в их глазах.

Иногда она думала о Васси, интересовалась, где он сейчас, что делает. Он не был сильным человеком, но в его душе царила пусть небольшая, но страсть. И она была больше, чем у Бена, больше, чем у Петтифера, и уж точно больше, чем у Линдона. Жаклин с нежностью вспоминала, что из всех, кого она знала, только Васси называл ее по имени. Остальные то искажали, то сокращали его: Джеки, Джей или Джу-Джу, так говорил Бен, когда был раздражен. Только Васси называл ее Жаклин, вот так просто и ясно, своим формализмом принимая ее цельность, ее нераздельность. И когда Жаклин думала про Васси, когда пыталась представить, как он вернется к ней, то боялась за него.

Конечно, я искал ее. Только когда кого-то теряешь, понимаешь всю глупость фразы «мир-то маленький». Нет, это не так. Мир вокруг огромный, всепожирающий, особенно если ты один.

Когда я был юристом, когда был заперт в этой кровосмесительном кружке, то привык видеть одни и те же лица, день за днем. С некоторыми я обменивался парой слов, с другими – улыбками, с третьими – кивками. Мы все принадлежали, даже если в суде были врагами, к одному беззаботному обществу. Ели за одними столами, пили бок о бок. Даже обменивались любовницами, хотя не всегда знали об этом. В таких обстоятельствах легко поверить, что мир не хочет тебе зла. Разумеется, ты стареешь, но стареют и все вокруг тебя. В своем самодовольстве ты даже полагаешь, что с течением лет становишься мудрее. Жизнь вполне терпима. Да и авралы в три часа утра случаются реже по мере того, как растет твой банковский счет.