Клайв Баркер - Книги крови. I–III [сборник litres]

– Мистер Петтифер? – снова спросил телохранитель, забыв о женщине.

Петтифер покачал своей головой с рылом. «Не подходи ближе, пожалуйста», – подумал он.

Мужчина присел на корточки и уставился на отвратительного зверя, свернувшегося под столом, все еще окровавленного после трансформации, но живого. Жаклин убила его нервы; он не чувствовал боли. Он просто выжил, его руки узлами завязались в лапы, ноги обернулись вокруг спины, колени расщепились так, что теперь он походил на четырехлапого краба, мозг торчал наружу, глаза лишились век, нижняя челюсть треснула и закрыла верхнюю, как у бульдога, уши оторвались, позвоночник сломался, вся его человечность исчезла, перешла в другое состояние.

«Ты животное», – сказала она недавно. И ей удалось отразить животную сущность Титуса. В этом странном создании еще можно было разглядеть останки Петтифера, и когда телохранитель это понял, его вырвало. Он встал с заляпанным подбородком и взглянул на женщину.

Жаклин пожала плечами.

– Это вы сделали?

Его ужас смешивался с омерзением.

Она кивнула.

– Титус, вперед, – Жаклин щелкнула пальцами.

Зверь помотал головой, всхлипывая.

– Вперед, Титус, – приказала она, и Петтифер вразвалку выбрался из своего убежища, оставляя за собой след, словно от пробитого мешка с мясом.

Телохранитель выстрелил в него инстинктивно. Все, что угодно, лишь бы это отвратительное существо не приблизилось к нему.

Титус отшатнулся на своих окровавленных лапах, вздрогнул, словно пытаясь вытрясти из себя смерть, но потерпел неудачу и умер.

– Доволен? – спросила она.

Стрелок оторвался от зрелища казни. Может, сила говорила с ним? Нет, Жаклин не сводила глаз с тела Петтифера и задавала вопрос ему.

Доволен?

Телохранитель выронил пистолет. Второй сделал то же самое.

– Как это случилось? – спросил человек у двери. Простой вопрос; детский.

– Он сам попросил, – ответила Жаклин. – Ничего больше я ему дать не могла.

Наемник кивнул и рухнул на колени.

В моем романе с Жаклин Эсс устрашающе большую роль играла случайность. Иногда казалось, что я – лишь игрушка волн, омывающих этот мир, и от любого их движения меня бросает из стороны в сторону. В другое время я начинал подозревать, что она распланировала всю мою жизнь, как и жизни сотен, тысяч других людей, организовала каждую непредвиденную встречу, срежиссировала каждую победу и каждое поражение, направила меня, слепого, на этот последний поединок.

Я нашел ее, даже не зная об этом, вот в чем ирония. Сначала ее след привел меня в Суррей, к дому, где в прошлом году произошло убийство некоего Титуса Петтифера, миллиардера, которого застрелил его собственный телохранитель. В верхней комнате, там, где все случилось, теперь царил абсолютный покой. Если Жаклин и была здесь, они все подчистили. Но сам дом, теперь больше похожий на настоящие руины, был изрисован граффити всех мастей; и на запятнанной оштукатуренной стене той комнаты кто-то изобразил женщину. Все ее половые органы были непристойно большими, а зияющее естество сияло, казалось, оттуда били молнии. У ее ног притулилось какое-то странное существо. То ли краб, то ли собака, то ли человек. Чтобы это ни было, оно не имело над собой власти. Оно сидело в свете ее испепеляющего присутствия и считало себя счастливчиком. Глядя на эту сморщенную тварь, которая не сводила глаз с горящей Мадонны, я понял, что это картина – портрет Жаклин.

Не знаю, как долго я разглядывал граффити, когда в доме появился еще один человек, и, судя по виду, ему было хуже, чем мне. У него была борода, которую явно ни разу не стригли и не мыли, тело, настолько высохшее и изнуренное, что я удивился, как он вообще стоит на ногах, и от него шел такой запах, что его не постыдился бы и скунс.

Я так и не узнал, как его зовут: но, по его словам, именно он нарисовал картину на стене. В это было легко поверить. Отчаяние, голод, помешательство – все говорило о том, что этот человек видел Жаклин.

Если я слишком грубо с ним обошелся, пока расспрашивал, уверен, он меня простил. Поговорив со мной, он снял с себя бремя, поведал о том, что видел в день смерти Петтифера, и знал, что я поверил каждому его слову. Незнакомец рассказал мне, что его напарник, тот самый, застреливший Петтифера, покончил жизнь самоубийством в тюрьме.

Он сказал, что его собственная жизнь теперь бессмысленна. Она его уничтожила. Я пытался подбодрить незнакомца, как мог: что она не хотела причинить ему боль, что не стоит бояться, она не придет за ним. Но услышав это, он зарыдал, причем скорее от потери, чем облегчения.

Наконец я спросил, знает ли он, где сейчас Жаклин. Приберег этот вопрос напоследок, хотя он волновал меня больше всего, пусть я и не надеялся получить ответ. Но боже мой, он знал. Она не сразу ушла из дома после смерти Петтифера. А села рядом с этим человеком, они тихо поговорили о его детях, портном, машине. Жаклин спросила о том, какой была его мать, а он ответил, что его мать была проституткой. «Она была счастлива?» – спросила Жаклин. Он ответил, что не знает. А она когда-нибудь плакала? Нет, за всю свою жизнь он ни разу не видел, чтобы она смеялась или плакала. Жаклин кивнула, поблагодарила его и ушла.

Второй телохранитель перед самоубийством сказал ему, что Жаклин уехала в Амстердам. Это он знал доподлинно, от человека по имени Кус. И вот круг начинает смыкаться, не так ли?

Я провел в Амстердаме семь недель и до вчерашнего вечера не нашел ни единой зацепки. Семь недель полного воздержания, что для меня необычно. Вялый от разочарования, я отправился в квартал красных фонарей найти себе женщину. Ну, вы знаете, они сидят там, в окнах, как манекены, рядом с лампами в розовых абажурах. У некоторых на коленях сидят миниатюрные собачки; некоторые женщины читают. Но большинство просто смотрят на улицу, словно зачарованные.

Никто из них меня не заинтересовал. Все казались безрадостными, не дающими света, совсем непохожими на нее. И все-таки я остался. Я походил на толстячка в кондитерской, меня тошнило, но я был слишком прожорлив, чтобы просто уйти.

Где-то ближе к середине ночи в толпе со мной заговорил какой-то молодой человек, который, стоило к нему приглядеться, оказался вовсе не молодым, а просто с толстым слоем макияжа. У него не было бровей, только карандашные черточки на сияющей коже. Целая россыпь золотых серег в левом ухе, руки в белых перчатках, в одной он держал надкусанный персик, открытые сандалии, лакированные ногти на ногах. Он собственнически схватил меня за рукав.

Я, наверное, ухмыльнулся, глядя на его тошнотворный вид, но он не расстроился от моего презрения. Вы походите на человека со вкусом, сказал он. Я ответил, что ничего подобного. Вы должно быть ошиблись. Нет, ответил он, я не ошибся. Вас зовут Оливер Васси.