Тори Ру - Ноль [litres]

Егор останавливается и отпускает мою ладонь, я срываюсь с места и в восторге взбираюсь на деревянный помост. Смахиваю снег с дощечки и занимаю качели – они уже не кажутся огромными и высокими, и дух не захватывает, но я плачу от радости.

Я слышу шаги за спиной: Егор поднимается по скрипучим деревянным ступеням, кладет руки мне на плечи и подталкивает вперед – ржавые цепи скрипят, качели поддаются. Он отпрыгивает в сторону и, уцепившись за цепь, раскачивает их так, что я подлетаю к мутному синему киселю небес – сердце уходит в пятки, а душа рвется к звездам. Я визжу и кричу от восторга, из глаз льются слезы.

– Я запредельно… нереально… невозможно… счастлива! – мой крик звенит и множится разбуженным, испуганным парковым эхом. – Я же говорила: в этом месте возможно все!

Егор топает тяжелыми ботинками по доскам помоста и занимает соседние качели – я вижу лишь его черный силуэт на фоне бледного рисунка.

Замедляюсь, торможу каблуками, пытаюсь отдышаться.

– Егор, я еще должна тебе деньги за билет.

– Брось… Считай, что я тебя пригласил.

Слева в груди что-то сладко сжимается – прежде меня никуда не приглашал парень.

– Слушай, почему тебе продают пиво? – не унимаюсь я.

– Секрет…

– Что ж, ладно… – вздыхаю и смелею еще сильнее: – Егор, я давно хотела сказать тебе спасибо. За все. Не поверишь, но ты сделал для меня гораздо больше, чем некоторые близкие люди. И я рада, что это был именно ты.

Наверное, я окончательно превращаюсь в отступника и предателя, но карающая молния не сходит с хмурых грозных небес – они безмолвствуют.

– Ладно… – Егор снимает руки с цепочек, дышит на пальцы, тянется к карману, достает светлую пачку и сверкает огоньком зажигалки. – Раз уж на этом месте возможно все – слушай. Моя мама тоже многое рассказывала о тебе и твоей бабушке. Я не буду цитировать: ничего приятного для твоих ушей там не будет. Так что я ни на миг не забывал о вашем существовании. И ненавидел вас всей душой. А еще я помнил тебя. Я не представлял, как можно было из той девчонки превратиться в суку, о которой шла речь в маминых рассказах. В школе я опасался тебя, как опасаются ос и прочей с виду безобидной дряни. Но все эти годы глубоко в душе я надеялся, что ты осталась прежней доброй девочкой из детских воспоминаний. Мне хотелось найти тебя, утащить из окружающего нас безумия и посмотреть в твои глаза, чтобы убедиться в этом. Именно вера держала меня на плаву – вера в то, что не все прогнило. И я оказался прав. Хорошо, что я оказался прав.

Электричество бежит по венам и до бешеной скорости разгоняет пульс.

– Ты… помнишь меня? – шепчу я.

– Да.

– Я тоже думала о тебе. Постоянно думала и помнила. Злилась на себя, но… – Нереальность происходящего с новой силой туманит мозг и обостряет чувства. – Я не верила в то, что говорила о тебе бабушка! Я никогда не верила ее словам!

Повисает липкая, как мед, тишина, даже ветер, беснующийся высоко в кронах, стихает.

Егор выдыхает вверх белый дым, смотрит на звезды и спустя долгое мгновение нарушает молчание:

– А тут мило. – Я слышу, что он улыбается. – Если пригласишь, я обязательно приду сюда в твой день рождения.

– Конечно! Приглашаю! – Небосвод кружится над головой, словно мы сейчас признаемся друг другу в любви или в чем-то большем… Обнуляем прошлое и упущенные возможности, пытаемся изменить будущее.

– Значит, договорились: в первый день весны мы придем сюда и не покинем эти качели, пока нас обоих не стошнит! – предлагает Егор, и я радостно поддакиваю:

– Согласна! По два раза!

Мы громко и весело хохочем, будто знаем друг друга сто лет.

Все чушь: ни в одном из вероятных сценариев мы бы не прошли мимо, не разминулись во времени и пространстве, не затерялись в толпе!..

Смех одновременно смолкает.

Сколько же времени мы потеряли из-за вражды и взаимной ненависти родителей! Мы ненавидели и боялись друг друга, но всегда знали, что за пределами воздвигнутых стен есть другая жизнь: протяни руку, поверь – и найдешь себя и свое место в ней…

– Ты счастлив?.. – улетает в темноту вопрос и возвращается ответом:

– Нет. А ты?..

– Только когда ты рядом… – Лязг ржавых цепей и завывание ветра разбавляют напряженную тишину.

– Ты целовался с кем-нибудь? – снова подаю голос.

– Ну… да. – Егор отщелкивает окурок и поднимает воротник пальто. – Когда Воробей вытащил меня в люди, девчонки постарше придумали смертельно опасную забаву: «поцелуйся с Уродом и останься в живых».

Противная ревность горечью поднимается к горлу. Егор невесело смеется:

– Среди таких адреналинщиц были и девчонки с Микрорайона… Двух я спалил в школе почти сразу – они сейчас учатся в одиннадцатом. Так что… я имел успех! Воробей даже предлагал деньги с них брать!.. – он снова хватается за цепи и, помолчав, спрашивает глухо: – А… ты?

Я тушуюсь и признаюсь:

– Нет. Никогда…

Погруженный в безмолвие парк похож на дремучий отравленный лес – даже звуки сирен и клаксонов с дороги превращаются тут в жуткие вопли нечисти.

Я первой замечаю огоньки карманных фонариков и неразборчивые голоса за скоплением огромных елей.

Егор мгновенно соскакивает с качелей и за руку уволакивает меня за помост.

– Полиция? – шиплю я в ужасе, и он мотает головой:

– Не знаю. Валим!

Шаги приближаются, и мы бросаемся наутек.

Ветер свистит в ушах, легкие превратились в камень, морозный воздух раздирает грудь. За спиной раздается топот, густой бас требует остановиться, но я бегу изо всех сил. Под резиновыми подошвами скрипит временный снег, путь ярко освещают звезды, отбрасывая на дорожку тени сплетенных в сеть ветвей…

Вот и пришел конец всему: сейчас меня поймают и загребут в отдел, позвонят бабушке – и привет…

«Сонюшка, в кого ты превратилась? Сонюшка, как ты могла? Сонюшка, ты меня просто убила!..»

Меня хватают за капюшон и увлекают во мрак.

Вскрикиваю, выпадаю из реальности и прихожу в себя только в кромешной темноте за будкой билетных касс.

Чья-то ладонь зажимает мне рот.

– Это я! – Егор медленно убирает руку, сгребает в охапку ослабевшее от погони и ужаса тело и, щекоча дыханием ухо, шепчет: – Замри и не дергайся. Мы невидимки. Они нас не заметят.

Послушно перестаю дышать.

Люди в форме, жутко матерясь, проходят мимо, и я удивленно оборачиваюсь:

– Снова получилось! Мы исчезли, как тогда, среди одуванчиков на поле!..

Я пытаюсь в темноте разглядеть его лицо, но вместо этого чувствую мимолетное прикосновение к губам, вызвавшее в душе ожог. Следующее прикосновение, настойчивое и нежное, выбивает из-под ног замерзшую землю – выставив вперед руки, я висну на Егоре, потому что сердце, кажется, взорвалось.

Я не сразу осознаю, что мы делаем.