Влада Ольховская - Внутри

Создавалось впечатление, что реальность здесь поставили на паузу. Я не нашла бы и пяти отличий по сравнению с тем, какой квартира была в момент моего последнего визита! Возможно, для Ирины Георгиевны это было способом справляться с психологической травмой. Ее сын ушел от жены, оказался тяжело больным, попал в аварию, и она вынуждена была сдать его в клинику… Такое кого угодно подкосит! Вот она и держалась за привычные вещи и знакомый порядок.

Она не сняла со стены нашу с Русланом большую свадебную фотографию. Надо же… Какие мы были счастливые. Какая я была наивная…

Так, хватит, я не за тем сюда пришла!

Одну из комнат Ирина Георгиевна оформила как гостиную, вторая так и осталась комнатой Руслана — тут хранились его детские вещи, хотя не похоже, что взрослый Руслан тут часто бывал. А вот третья комната была личным уголком хозяйки квартиры. Здесь Ирина Георгиевна и спала, и работала. Узкая кровать ютилась у стены, а большую часть пространства занимали полки с книгами и массивный письменный стол.

Причем работала она до последнего, до самой смерти, это я увидела сразу. На ее столе хватало бумаг, самых разных, и канцелярские лотки помогали лишь немного упорядочить этот хаос. Телевизор в гостиной был завешен декоративной салфеткой, на книжных полках скопился солидный слой пыли, а значит, все это давно уже не интересовало Ирину Георгиевну. Она приходила с работы, направлялась сюда — и снова работала, но уже над чем-то другим.

И это тоже могло быть способом справляться со стрессом. Но что если нет? Даже у меня душа разрывалась на части, когда я видела Руслана таким. А что должна была чувствовать его мать? Нет, она не смирилась бы, она искала если не лечение, то хотя бы причину этого несчастья, должна была искать!

Я села за ее стол, задумчиво осматривая окружавшие меня документы, распечатки и записи. Большая их часть была связана с ее работой. Ирина Георгиевна преподавала в университете, она писала научные труды, и набросков здесь хватало, меня они не волновали. А потом, среди этих бумажек, я вдруг увидела лист, исписанный до боли знакомым почерком.

Руслан! Я его руку всегда узнаю, сколько бы лет ни прошло. Это было письмо от него, которое Ирина Георгиевна предпочла сохранить.

Я знаю, что читать чужие письма некрасиво. Но сейчас это уже не могло навредить ни отправителю, ни получателю, поэтому я поднесла лист бумаги поближе к свету.

« Мама, я получил твое сообщение. Я понимаю, что ты волнуешься, но, пожалуйста, прекрати. Я пробуду в Марокко еще неделю и вернусь в октябре, как и обещал. Что бы ни происходило в стране, меня это не касается, уж не знаю, что ты там насмотрела по телевизору.

А еще мне не нравится, что ты снова заговорила о Кате. Хватит, я серьезно! Сколько раз мне нужно повторить, что мне это неприятно, чтобы ты наконец перестала? Ничего уже не будет как раньше, это очевидно.

Я знаю, что ты скучаешь по ней. Я тоже по ней скучаю. В будущем, если очень повезет, мы с тобой оба ее увидим. Но пока не закончится этот кошмар, ни ты, ни я не имеем права втягивать ее в это. Ты знаешь, на что я пошел, чтобы уберечь ее. У меня не хватит сил сделать это снова, так что, пожалуйста, не усложняй мне задачу. Мне важно знать, что она есть в этом мире и что, может быть, мы еще встретимся.

У меня все в порядке, я справляюсь. Я вижу его все реже. И все остальное — ты знаешь, что. Мне кажется, я научился это преодолевать. Я выдержу, а ты не волнуйся, скоро я вернусь домой».

Дальше — подпись и дата. Он написал это письмо пять лет назад — до того, как его объявили сумасшедшим и до той страшной аварии.

Я прочитала письмо один раз, потом — еще и еще, и даже когда я убедилась, что не пропустила ни одной буквы, ни одного слова, я продолжала смотреть на него, не зная, как это понять. Сердце билось быстро-быстро, напуганное новой правдой — но и обнадеженное ею.

Руслан скучал по мне? Он надеялся меня вернуть? Он, предавший, бросивший и разлюбивший?

Или все было не так однозначно с самого начала? Он оттолкнул меня, это очевидно. Но ради чего? Что это было — причина или следствие? Все эти годы мне казалось, что он просто поступил подло. Не он первый, не он последний! А что если рассмотреть ситуацию с другой стороны? Есть вероятность, что уже тогда с ним начало твориться что-то неладное. Он почувствовал это и решил, что мне лучше не участвовать в его борьбе.

Он защитил меня, потому что всегда это делал, всегда решал и свои, и мои проблемы. Уж не знаю, что ему в голову пришло, но он предпочел вот так заставить меня остаться в стороне.

— Придурок, — прошептала я, смахивая злые слезы. — Почему ты не сказал мне? Ты должен был сказать!

Да, это он всегда защищал меня. Но ведь не обязательно, чтобы все оставалось именно так! Разве он не понимал этого? Разве не видел, как сильно я его любила? Я не нуждалась в такой защите — при которой он остался совсем один наедине… с чем-то.

С чем-то, что в итоге оказалось намного сильнее его.

Письмо не могло дать мне новых ответов, поэтому я убрала его в сумку и продолжила поиск. Не время сейчас раскисать, я не для того сюда пришла! Я несколько раз быстро моргнула, чтобы ресницы вновь стали сухими, и продолжила осмотр стола.

Интересного там оказалось даже больше, чем я ожидала. Ирина Георгиевна была историком, поэтому понятно, что там были гравюры, факты о прошлом, выписанные ее рукой, свидетельства… Но один документ оказался особенно странным, не подходящим для ее статей и лекций.

Это был список людей, пропавших без вести. Не похищенных или убитых, а именно пропавших — в условиях, когда они пропасть не могли. Причем речь шла не только о последних годах или даже двадцатом веке. Ирина Георгиевна делала точкой отсчета совсем уж древние времена!

Легион римских солдат — исчез в пустыне, не нашли ни одного человека. Экипаж корабля, пересекавшего океан, — корабль обнаружили, но людей на нем больше не было. Одинокие путешественники. Семьи. Кто угодно! Объединяло их только одно: они будто растворялись в воздухе, и все последующие годы никто не мог решить эту загадку.

Не понимаю, зачем ей это? Руслан ведь не пропал! И, насколько мне известно, не пропадал никогда. По крайней мере, по той медицинской карте, которую мне передали в «Серебряном бору», вся его жизнь четко отслеживалась.

Ладно, ищем дальше…

А дальше было совсем дико. Я нашла схемы, сделанные явно не Ириной Георгиевной — почерк на подписях чужой. Это были очень странные зарисовки! Как будто Земля, наша планета, но окруженная непонятно какими линиями. Некоторые были просто обозначены пунктиром, на других стояли крестики.

Этот же почерк был и на карте, которая лежала под схемами. На ней некоторые участки были обведены ручкой, рядом с ними стояли подписи: «Низкая активность», «Высокая активность», «Вспышки активности». А один участок, небольшой, был и вовсе обведен несколько раз, с такой силой, что бумага почти порвалась.