Стефан Грабинский - Рассказы

Так, завязавшееся знакомство вскоре обрело черты близкой дружбы. Жрэнцкий охотно вступал со мной в долгие беседы, в ходе которых постепенно, незаметно приоткрывал краешек занавеса над своим бурным прошлым. Из этих рассказов я узнал, что в молодости он скитался по всему миру, участвовал в нескольких кампаниях в разных частях света, после чего взял в жены прекрасную и любимую женщину. Но, потеряв ее, снова продолжил свое странствие, которое наконец завело его, изможденного годами, после длительного тюремного заключения, связанного с политическими преступлениями, в леса графа С.

Тут-то он и решил провести остаток своей неспокойной жизни.

Хотя он привел мне множество подробностей из своего авантюрного прошлого, из некоторых белых пятен в его истории я сделал вывод об определенных недомолвках; он не хотел или не мог всего рассказать.

Хотя наши с ним отношения были практически дружескими, он ни разу не пригласил меня к себе; мы встречались в городке, в поле, на лесных дорогах или у меня дома. Этим он меня немного раздражал, так как именно лесная сторожка интересовала меня больше всего. Потому как показаться назойливым я совершенно не желал хотя бы из опасения возбудить подозрения, мне не оставалось ничего иного, как пойти на хитрость. Пусть с неохотой, но пришлось ей воспользоваться.

Однажды после знойного дня, под вечер разбушевалась ужасная буря, озаренная блеском молний, сотрясаемая стократным эхом громовых раскатов. Дождь лил непрерывным потоком, на сумрачном небе, в дикой погоне неслись кучевые облака.

Я решил воспользоваться ливнем, которого уже давным-давно поджидал. Я надел высокие кожаные сапоги, толстую резиновую куртку и такую же шляпу и, перевесив через плечо ягдташ [29] Ягдташ (от нем. jagd — «охота» и tasche — «сумка») — охотничья сумка для дичи. вместе с ружьем, двинулся к лесной сторожке.

План мой был предельно прост. Якобы я был застигнут бурей в лесу во время дальней вылазки в чащу, в позднюю пору. Под этим предлогом я намеревался войти под кров Жрэнцкого и переждать здесь некоторое время, пока она не стихнет. Моя хитрость имела все шансы на успех, ведь дом старого охотника находился в значительном удалении от городка, а дорога, извивающаяся среди чистых полей, в такой ужасный ливень была непроходимой. И как старый добрый знакомый я имел полное право рассчитывать на радушие хозяина.

Оказавшись на месте, я специально зашел со стороны леса, чтобы, взглянув в окно, убедиться, что старик у себя. Внутри теплился ночник, на муслиновой занавеске выделялась застывшая в своей неподвижности неприятная сцена. Только тень головы, находящаяся посередине, как всегда колыхалась из стороны в сторону в безнадежном сомнении. Тогда Жрэнцкий сидел дома, погруженный в мрачное раздумье, так как я теперь уже не сомневался, что движущийся силуэт на нижнем краю занавески принадлежит именно ему.

Я резко постучал в дверь. Через минуту послышались тяжелые шаги в сенях, а вскоре после этого и недоверчивый вопрос:

— Кто там?

— Это я! Пан не узнает меня по голосу?

Мне ответило молчание.

Я снова постучал.

— Ради Бога, отвори, пан! Я промок до нитки, а до города далеко.

Очевидно, старик не узнал меня, так как из-за дверей раздался повторный вопрос:

— Кто там, черт возьми?

Я назвал свою фамилию. Тогда дверь тихонько скрипнула, и в проеме я увидел Жрэнцкого.

Видно, он был не слишком доволен моим внезапным визитом, но доводы, которые я привел, вероятно, нашли отклик в его сердце; так как, укрывая свое недовольство бледной улыбкой, он жестом руки пригласил меня внутрь, после чего, тотчас же аккуратно затворил засов.

Я вошел в сени. По двум их сторонам располагались двери в жилые комнаты. Старик засомневался, куда же меня проводить. Был момент, когда он уже положил свою ладонь на рукоять от правой двери, которая вела в темную комнату с видом на поля и город, напротив комнатки, освещенной ночником, — того самого таинственного помещения, откуда он сам вышел минуту назад, встревоженный ночным вторжением. Но вскоре он переменил свое решение и, кивнув головой, провел меня в загадочную комнату.

Я обвел пристальным взглядом это небольшое пространство, доступ в которое так ревностно охранял его обитатель. К своему удивлению, я не увидел никого вокруг. Кроме нас двоих в комнате не было ни единой живой души. А куда же подевались те, тени которых минуту назад я видел в окне? Через единственную дверь, которой я воспользовался, ускользнуть они не могли, а другой здесь и не было. Я внимательно посмотрел на муслиновый экран в надежде, что тени исчезли.

Однако я обманулся в своих догадках: они по-прежнему вырисовывались с неподвижной и грозной отчетливостью. Отсутствовал лишь профиль посередине, так как он, как я уже удачно заметил, принадлежал леснику; находясь теперь за источником света, в глубине комнаты, Жрэнцкий не отбрасывал на занавеске теневой проекции своего лица.

Я с любопытством рассматривал комнату. Она была четырехугольной, низкой, с закопченным потолком. Посередине стоял прямоугольный стол, короткой стороной параллельно окну. На нем располагался небольшой ночник, внутри которого тлело лихорадочное пламя, неровно коптя обрезанным фитилем. К длинной стороне стола, чуть ближе к окну, был приставлен стул, который, вероятно, минуту назад покинул Жрэнцкий, чтобы отворить мне дверь.

Беглый осмотр, которому я подверг комнату, видно, не ускользнул от внимания старого охотника. Видимо, желая, чтобы я занялся чем-либо иным, он посадил меня спиной к окну и начал расспрашивать о подробностях моей, будто бы слишком поздно предпринятой охотничьей экспедиции. Я сочинял как только мог, рассказывая о том, о сем. Старик достал с полки немного жареной дичи, я вынул из сумки копченую колбасу, открутил фляжку с настойкой, и мы начали угощаться приготовленным наспех, импровизированным ужином.

Жрэнцкий, поначалу сильно обеспокоенный и настойчиво пытавшийся отвлечь меня от изучения жилища, постепенно оживился и как будто забыл о мерах своей удивительной предосторожности. Наш разговор обрел характер дружеский, задушевный, звучали теплые слова, близкие к откровениям.

Чувствуя теперь себя намного свободнее, я развернулся удобнее к окну и боковым зрением блуждал вокруг. Хозяин заметил мои настойчивые беглые взгляды, все время направленные в ту сторону, но уже не препятствовал. Только будто бы черная туча скорби проскальзывала время от времени по его глубоко изборожденному лбу и грусть мелькала в увядших чертах его лица. Тем временем я с успехом закончил свои наблюдения.

Вскоре я убедился, что это зловещее изображение на занавеске образовали тени, отбрасываемые различными предметами, находящимися в комнате. Их, впрочем, было не так уж и много. Вблизи стола, по левую сторону от окна стоял большой дубовый буфет; по отношению к комнате предмет мебели был достаточно велик, так что, задвинутый в угол между стенами, своей верхней створкой он немного заходил за окно и заслонял его левый край. На верхушке, украшенной резными узорами, виднелось несколько старых подсвечников, какой-то предмет, склеенный из картона и производящий впечатление вещи, опрокинутой от сильного удара и оставленной до сих пор в этом неестественном положении. С этой стороны, поблизости от буфета, с потолка также свешивалась бронзовая люстра-паук, кажется, память былых времен или ценный сувенир, удивительно не гармонирующий с окружением. Одна его надломленная лапа свешивалась немного вниз, крепясь вторым своим концом к корпусу — словно рука, отброшенная от груди с судорожно растопыренными пальцами… Тени указанных предметов сгруппировались и образовали призрачное изображение человека, пораженного пулей на левом краю занавески.