Т. Клайн - Церемонии

Отражение неприметного старичка.

Когда-то у него было что-то общее с толпой, что течет теперь мимо него по тротуару. Когда-то, больше века назад, он был одним из них — частью заполонившего планету мерзкого стада. Теперь осталась лишь видимость: органы, кости, плоть. Он был начисто отмыт от человечности; он не ощущает и тени родства с этими отвратительными, обреченными созданиями — лишь ледяную, неусыпную ненависть. Старик идет по проспекту, и люди расступаются перед ним, как кукурузные стебли.

Сигнал светофора меняется с красного на зеленый, и толпа подается вперед. Автобус с ворчанием отъезжает от обочины. Скрежещут тормоза, сигналит такси. Темные кошачьи тени прячутся под припаркованной машиной, потом бросаются в проулок. Из соседнего квартала несутся детские крики, в другой части города воют сирены. Солнце клонится к далеким холмам Джерси, к фабрикам, свалкам и нефтеочистительным заводам. Старик вновь поворачивает на запад. Внезапно земля озаряется красным, заводы вспыхивают, как раскаленные, холмы охватывает пламя. Река сияет огнем.

Добрые глаза Старика моргают, он улыбается. Грядут великие события; все, что он видит теперь, никогда уже не будет прежним. Толпа, автомобили, ненавистные мордочки детей — скоро, после Вул, они уже не будут его донимать.

Но сначала требуется еще кое-какая подготовка. Осталось не так много времени, и у него не будет другой возможности. Пройдет еще пятьсот лет, прежде чем все знаки вновь сложатся как надо. Нужно действовать быстро.

Он уже отыскал мужчину, какого-то малозначительного преподавателя без семьи и будущего. В городе живут сотни таких же, как он: молодых, полных надежд и как один обреченных. Но именно этот родился в нужный день и (хотя глупый мальчишка этого не осознает) интересуется как раз нужными предметами. Сейчас он болтается по ферме и наверняка пытается убедить себя в том, что ему там нравится. Он кажется крайне внушаемым. Вполне сойдет.

Но теперь Старику предстоит куда более важное дело, с которым нужно покончить до летнего солнцестояния.

Нужно отыскать женщину.

Не какую угодно. Она должна быть верного возраста. И происхождения. И иметь правильный цвет волос.

И, разумеется, она должна обладать этим древним, высмеянным нынче качеством…

— Как тут у вас замечательно, — сказал Фрайерс, пробираясь следом за Поротом через подлесок; его восхищение было лишь отчасти неискренним.

Ферма выглядела лучше, чем на фотографии, определенно зеленее, но требовалось еще много работы, чтобы привести ее в порядок. Это было очевидно даже для Фрайерса, в последний раз видевшего ферму в фильме «Дни жатвы», в котором Ричард Гир втыкает отвертку в Сэма Шепарда. Пороты уже расчистили поле неправильной формы, почти в два раза больше футбольного — оно простиралось на запад от лужайки позади дома, мимо амбара и до извилистого ручейка у южного края их земель, — но им еще предстояло разобраться с территорией во много раз большей, включая неухоженный участок на другом берегу ручья, который, по словам Сарра, они «оставили на следующий год».

Земли были куда обширнее, чем казалось с дороги, в общей сложности почти пятьдесят акров, хотя большую часть покрывал лес или заросли сорняков, такие высокие и плотные, что сквозь них невозможно было пробиться. Но Пороты переехали сюда только прошлой осенью, напомнил себе Фрайерс, а до этого земля семь или восемь лет лежала заброшенной. Наверное, поэтому молодая пара смогла позволить себе покупку.

Теперь, когда они перекусили и оказались вдвоем на зеленом, залитом солнцем просторе, ему хотелось расспросить Порота, во сколько им обошелся участок. Но до этого Сарр почти весь день — по крайней мере, с тех пор, как они проехали дом его матери, — находился в странном расположении духа и отвечал на вежливые расспросы Фрайерса с мрачной рассеянностью. Вот там — дом брата Лукаса Флиндерса, говорил он, слегка кивая в сторону опрятного фермерского двора, когда они проезжали мимо. А этот принадлежит Райдам. А вон там живет брат Мэтт Гейзель… К другим разговорам он, судя по всему, не был расположен. Потом, пока они на головокружительной скорости преодолевали последние три мили неровной грунтовки, что вилась среди деревьев и кустарника, Порот вообще почти перестал разговаривать, стараясь не дать старому автомобилю улететь в канаву. Фрайерсу начало казаться, что дорога брыкается и извивается под колесами машины, как дикое животное, и временами едва не складывается пополам. Он покрепче вцепился в ручку двери и в надежде, что водитель сбавит скорость, вслух заметил, что она будто пытается их скинуть. Ради чего он так гонит? Порот ответил только, что такая дорога не предназначена для езды, и даже не оглянулся на Фрайерса.

Джереми узнал дом с фотографии, как только он показался впереди: приземистое, крытое шифером строение, почти одинаковое в ширину и в высоту. Довольно старое на вид здание стояло у самой дороги, как будто ему не терпелось приветствовать странников, которые сумели забраться в такую глушь. Розовые кусты у стены теперь зазеленели, на них тут и там показались темно-красные бутоны.

Когда автомобиль подъехал поближе, на крыльцо вышла Дебора, жена Порота. У ее ног, как пара детишек, устроились две кошки. Даже с такого расстояния Фрайерс заметил, что и женщина выглядит практически так же, как на фотографии, в черном домотканом платье, которое закрывает ее тело от шеи до лодыжек. Дебора весело махнула им рукой, когда Порот вывернул руль, подогнал машину к боковой стене дома и резко остановился на пустом участке лужайки.

В первую очередь Фрайерса поразила тишина; он заметил ее, как только Порот заглушил двигатель. Когда Джереми с облегчением выбрался на твердую землю, ему показалось, что весь мир вдруг замер. Оказавшись в одиночестве в центре Гилеада, он испытал подобное ощущение неподвижности, но там она не казалась такой необъятной. В городке тишина была хрупкой, ее в любой момент должен был нарушить какой-то неизбежный шум: автомобиль, трактор или ворвавшиеся извне человеческие голоса. Здесь же, несмотря на тихое жужжание насекомых, пение птиц и шорох ветра в кронах деревьев, она была важнейшей и неизменной частью жизни.

Дебора немедленно спустилась с крыльца и пошла им навстречу. Она была симпатичной женщиной — куда симпатичнее, чем показалось сначала Фрайерсу, — с выдающимися скулами и большими темными глазами под тяжелым, неженственным лбом. Чувственные, полные губы широкого рта не очень подходили пуританскому образу. Немного косметики, подходящая одежда — и на нее можно было бы засмотреться. Черные волосы наверняка оказались бы густыми и длинными, но Дебора зачесывала их назад и стягивала на затылке в столь сложный и плотный узел, что процесс казался почти болезненным. Фрайерс попытался представить, как бы она выглядела с распущенными волосами.