Т. Клайн - Церемонии

Дебора покачала головой.

— Не знаю. Слышала, что в наших краях бешенство разносят ночницы…

— Летучие мыши, — пояснил Сарр, заметив недоуменный взгляд Фрайерса.

— …и как знать, какие еще животные могли заразиться? В такой ситуации мне было бы спокойнее, если бы поблизости был доктор, — она еще беспокоилась, когда подошло время убирать со стола.

— Как думаете, — спросил Фрайерс, — могут ли заразиться бешенством домовые мыши?

— А что такое? — Сарр рассеянно рассматривал свой большой палец.

— Кажется, они поселились у меня на чердаке.

— И у вас тоже? — спросила от раковины Дебора. — Видимо, в этом году их очень уж много развелось.

Сарр кивнул.

— Да, мы их тоже слышали, — сказал он. Потом посмотрел на Дебору и понизил голос. — Хотите, запустим наверх котов?

— Я все слышала, — заявила Дебора. — И нет! Джереми просто придется с ними подружиться.

Фрайерс улыбнулся.

— Разумеется, — сказал он. — Подарю им всем маленькие кроссовочки. — Он повернулся к Деборе. — Но я надеюсь, они не будут так шуметь все лето. Под их топот довольно трудно уснуть.

Сарр посмотрел на него серьезно.

— Только не спите на спине. А если и перевернетесь на спину, то вам лучше не храпеть.

— Это еще почему?

— Если какая-нибудь мышь прогрызет дырку в потолке, то может упасть вам в рот.

Фрайерс рассмеялся, но потом заметил, что фермер не улыбается.

— Подозреваю, это будет куда хуже для мыши, чем для меня.

— Я бы не был так уверен, — откликнулся Сарр. — Я читал, что один человек погиб из-за мыши, которая взбежала ему по руке и запрыгнула в рот. Она застряла у него в горле и почти прогрызла себе путь наружу.

От раковины донесся возмущенный окрик:

— Сарр!

— И что случилось? — спросил Фрайерс.

— Оба задохнулись, и мышь, и человек.

Фрайерс посмотрел на него с сомнением.

— Истинная правда, — заверил Сарр. — Я даже видел картинку. Никогда ее не забуду. — У него перед глазами до сих пор стояла старая викторианская иллюстрация: жена стоит с испуганным видом, мужчина лежит с разинутым ртом, а на него прыгает крохотный темный зверек.

— Так ему и надо, — сказала Дебора, возвращаясь к столу с миской фруктов. — Скорее всего, он пытался убить эту мышь, хотя мог бы просто выгнать за дверь. — Она подтолкнула Фрайерса локтем. — А вы-то и не догадывались, что Сарр — такой любитель рассказывать небылицы, а?

— Говорите что хотите, — сказал Сарр. — Но вы-то мне верите, правда, Джереми?

Фрайерс рассмеялся.

— Честно говоря, нет. Но, как бы там ни было, сегодня ночью постараюсь держать рот закрытым.

Снова одна из этих паскудниц!

Лежу в постели и прислушиваюсь к шуму над головой. Только что по чердаку протопала какая-то из моих подруг; а перед этим пролетел самолет, первый за неделю, кажется, прямо над фермой. До меня все еще доносится рев его двигателей. Раньше этот звук был таким знакомым, а теперь кажется порождением иного мира!

В лесу тоже что-то шумит. С одной стороны деревья растут очень близко к стене, и в подлеске все время что-то происходит, по сеткам на окнах стучат ветви. Там живет с миллион всяких созданий. Подозреваю, по большей части это насекомые и пауки, колония лягушек в болотистой части леса, а может, даже скунсы и еноты. В зависимости от настроения, можно либо не обращать на звуки внимания и просто заснуть или — как я теперь — бодрствовать и прислушиваться.

Лежу вот так, размышляю о том, что происходит снаружи и как хорошо меня видно, и чувствую себя беззащитным, уязвимым, как на витрине. Так что, пожалуй, лучше отложить дневник и выключить свет.

В квартире царит тьма и усталое гудение кондиционера, как будто два этих явления неразлучны и гудение издает сама темнота, саваном опускаясь на пол и мебель, затягивая дверные проемы, скрывая книги на полках и картины на стенах. Гудение заглушает иные звуки. Квартира кажется уединенной пещерой, отрезанной от мира и неподвластной течению времени.

Снаружи, двенадцатью этажами ниже начинаются выходные. Ночь пятницы достигла зенита, до восхода еще пять часов, и улицы наполнены шумом: музыка, голоса, далекие сирены. Планета безмятежно катится сквозь черноту, звезды прячутся в дымке. С неба на город кошачьим глазом смотрит луна, выросшая на один день от половины.

Иногда случайный луч света от фар проезжающей машины проносится по потолку и соскальзывает вниз по стене, выхватывая маленькую картинку в рамке, грубый детский рисунок на пожелтевшей, потрескавшейся от старости бумаге: обнаженная девушка рядом с крохотным черным животным. Под ним более твердой, взрослой рукой вычерчены ровные буковки: «Свадьба».

Кроме них, тьму нарушает только единственный конус желтого света от лампы на гибкой ножке, в котором прячется огонек свечи. Старик работает.

Он сидит, подавшись вперед и вперив взгляд в разложенные на столе перед ним инструменты: соломенная подстилка, костяная игла, плоскогубцы, небольшая плошка янтарной жидкости, горящая свеча в латунном подсвечнике и кусок металла. Лицо раскрашено как у дикаря, от глаз и рта расходятся цветные росчерки, жирная черная линия украшает середину лба, где он втер в кожу священный порошок. Старик выглядит как лев, как солнечный луч, как цветок ростом с человека. На шее у него на плетеном кожаном ремешке висит что-то вроде подвески, изогнутый, пожелтевший и твердый предмет — палец; человеческий, женский, указательный; неделю назад он нажимал кнопки лифта в центре города.

Старик зажимает кусок металла плоскогубцами и подносит его к пламени. Его неровное дыхание разносится по комнате, пока он ждет: металл нагревается, темнеет, раскаляется… Когда металл начинает светиться, Старик кладет его на соломенную подстилку перед собой и костяной иглой процарапывает на нем первый символ. Вновь подхватив кусок плоскогубцами, погружает его в плошку с янтарной жидкостью. Она вскипает и шипит; в конусе света вьется зловонный дым. Старик хрипло шепчет нужное слово и улыбается.

Уже понятно, что он проводит церемонию не напрасно. Старик считает про себя и поворачивается к окну, чтобы взглянуть на единственную звезду, что подмигивает в ночном небе. Он наблюдает, как она плывет за окном, в самом центре верхней панели. Потом, пока счет повторяется, звезда меркнет и исчезает в волнах тумана. Старик выпускает воздух и возвращается к работе.

Гость уже находится где-то там, среди холмов Джерси — он это чувствует. Всю неделю он замечает свидетельства его прибытия, ощущает изменения, читает знаки. Теперь он уверен. Гость прибыл.

Старик снова подносит плоскогубцы к кошачьему глазу пламени, оно начинает шипеть, и металл становится закоптелым, чернеет, потом разогревается докрасна. Он кладет его на солому и выцарапывает на нем еще один знак.