Джон Ширли - Черные крылья Ктулху • 2 [Восемнадцать историй из вселенной Лавкрафта] [сборник]

Я колебалась. Оглянулась на черно-белые плитки. Сердце билось так часто, что кровь, казалось, вот-вот вспенится. В ушах шумело. Меня накрыла абсурдная паранойя, как будто только что увиденное было неправильным, странным, невозможным. На минуту я усомнилась во всем происходящем, вспомнив увиденное наверху.

— Шери, — говорил Нил, вновь протягивая руку, — пойдем.

Я улыбнулась ему. И списала панику на усталость и стресс. Поиски дома всегда утомляют.

— Давай посмотрим быстренько, — сказала я.

— Ты и не заметишь, как закончим, — согласился он, кивнув.

Я кивнула в ответ, взяла его за руку и последовала за ним вниз по лестнице.

Кейтлин Р. Кирнан — автор нескольких романов, среди них «Дочь Гончих» (Daughter of Hounds, 2007) и «Красное дерево» (The Red Tree, 2009), которые были номинированы на премии Ширли Джексон и «World Fantasy awards». Ее следующий роман «Мемуары утопленницы» (The Drowning Girl: A Memoir) вышел в издательстве «Penguin» в 2012 году. С 2000 года издательством «Subterranean Press» публиковались сборники потусторонних, фантастических и мрачных рассказов Кирнан — «Сказки страданий и чудес» (Tales of Pain and Wonder, 2000, 2008), «С таинственных, далеких берегов» (From Weird and Distant Shores, 2002), «Чарльзу Форту, с любовью» (To Charles Fort, with Love, 2005), «„II“ означает „пришелец“» (A is for Alien, 2005), «Алебастр» (Alabaster, 2006) и «Аммонитная скрипка и другие» (The Ammonite Violin & Others, 2010). В 2012 году издательство «Subterranean Press» выпустило ретроспективу ее ранней прозы «Два мира и между ними: лучшие рассказы Кейтлин Р. Кирнан. Том 1» (Two Worlds and In Between: The Best of Caitlín R. Kieman. Volume One). Кейтлин P. Кирнан живет в городе Провиденс, штат Род-Айленд, со своей партнершей Кэтрин.

Память подводит, мгновения наплывают одно на другое, сливаются, разбегаются в стороны и снова смешиваются. Дождь стекает по стеклу мутными реками, бегущими к морю, или кровью, текущей к стоку по полу скотобойни. Я по-прежнему уверена, было время, когда все это можно было рассказать как вполне обычную сказку , которая началась с более или менее случайного, но, вероятно, ставшего исходным момента: со дня моего знакомства с Изобель Эндекотт, с вечера, когда я села в поезд из Саванны в Бостон или когда, перелистывая хрупкие, пожелтевшие страницы гримуара чернокнижника, наткнулась на гравюру с нефритовым идолом. Но теперь я уже вышла далеко за пределы удобства и условностей хронологии и сюжетов, спустилась в некое место, куда до меня попадало столь мало (и все же так много) женщин. В этом не больше сказки, чем вина в хрустальном кубке, разбившемся о мраморный пол. Меня вот так же сбросили с огромной высоты, и я разбилась о мрамор. Возможно, меня не сбрасывали. Возможно, я всего лишь упала, но сейчас это вряд ли имеет значение. Кроме того, меня могли подтолкнуть. И вполне вероятно, что меня одновременно и сбросили, и подтолкнули, и я упала сама — ни одно из этих событий не исключает остальные. Я ничем не отличаюсь от разбитого бокала, осколкам которого не слишком интересно, как именно они перестали быть единым целым.

Память подводит. Я падаю. По всем причинам сразу. Лечу, кувыркаясь, сквозь грубые, затхлые тени гробниц. Лежу в собственной могиле, вырытой моими собственными руками, и прислушиваюсь к голодным жукам-навозникам и личинкам, занятым уничтожением моей плоти. Меня ведут к алтарю на высоком помосте в Храме Звездной Мудрости, где я возлягу, удостоюсь поклонения и потом истеку кровью до последней капли. Я смотрю из ямы, вырытой в земле, и вижу разбухшую луну. Эти события невозможно упорядочить, как бы я ни пыталась. Даже если бы я очень постаралась. Они либо уже произошли, либо я все еще к ним приближаюсь. В них прошлое, настоящее и будущее; случившееся и неосуществленное; вообразимое и немыслимое. Я была бы проклятой дурой, если бы заботилась о таких мелочах. Уж лучше я буду только проклятой.

— Он пропал, — говорит мне Изобель. — Исчез на долгие годы. Ходили слухи, что в начале пятнадцатого века он оказался в Голландии, где был похоронен вместе с тем, кто носил его всю жизнь. По другим слухам, в тысяча девятьсот двадцатых его выкрали из могилы и перевезли в Англию.

Пока она рассказывает, я прихлебываю кофе.

— Все это завязано на иронии судьбы и совпадениях, и на самом деле я подобным россказням не слишком доверяю, — продолжает она. — Кое-кто заявляет, что голландец, которого похоронили вместе с божком, при жизни грабил могилы и воображал себя настоящим упырем. Очаровательный парень, ничего не скажешь, а затем, пятьсот лет спустя, появляются эти два британских выродка — кажется, откуда-то из Йоркшира. Предполагают, что они раскопали могилу и украли божка, висевшего на шее у мертвеца.

— А до этого… в смысле до голландца, где он мог быть? — спрашиваю я, и Изобель улыбается.

Ее улыбка может растопить лед или заморозить кровь, в зависимости от точки зрения и склонности к гиперболам и метафорам. Изобель пожимает плечами и ставит кофейную чашку на кухонный стол. Мы сидим в ее лофте на Атлантик-авеню. Здание построили в 1890-х годах как холодный склад для мехов. Толстые, прочные стены надежно оберегают наши секреты.

Она закуривает сигарету и смотрит на меня.

Мой поезд прибывает на Южный вокзал, я никогда прежде не бывала в Бостоне и уже никогда его не покину. День дождливый, и мне обещали, что Изобель будет ждать меня на платформе.

— Ну, до Голландии — при условии, конечно, что он хоть когда-нибудь был в Голландии, — как мне рассказывал один человек, божок некоторое время провел в Греции, спрятанный в монастыре Святой Троицы в Метеоре, но монастырь построили после тысяча четыреста семьдесят пятого года, так что это действительно не вяжется с историей голландского гробокопателя. Конечно, еще гончая упоминается в «Аль-Азифе» {4} 4 « Аль-Азиф » — другое название «Некрономикона». . Но это тебе известно.

И тогда разговор переходит от нефритового божка к археологии в Дамаске, затем в Йемене и, наконец, на руинах Вавилона. Среди прочего я слушаю, как Изобель описывает голубые изразцы ворот Иштар с их золотыми барельефами львов, быков-аурохов и странных, похожих на драконов, сиррушей. Она видела реконструированную часть ворот в Пергамском музее, когда много лет назад была в Берлине.

— В Германии я была еще молода, — говорит она, глядя в окно на городские огни, массачусетскую ночь и небо, отсвечивающее желто-оранжевым, ведь никто не должен слишком пристально смотреть на звезды.

Это ночь новолуния, и Изобель становится на колени и омывает мои ноги. Я обнажена, лишь нефритовый божок на серебряной цепочке висит на моей шее. Храм Звездной Мудрости пахнет ладаном, гальбаном, шалфеем, гвоздикой, миррой и шафраном, тлеющими в железных жаровнях, которые подвешены к высоким потолочным балкам. Ее золотисто-русые волосы зачесаны назад и собраны в аккуратный шиньон. У ее мантии цвет сырого мяса. Я не хочу, чтобы она смотрела мне в глаза, и все же не могу представить, как поднимусь по гранитной лестнице на помост без ее ненавязчивого, привычного подбадривания. Со всех сторон теснятся темные фигуры в одеждах полдюжины других оттенков красного, черного и серого. Цвета их мантий обозначают ранги. Я закрываю глаза, хотя мне это запрещено.