Джон Ширли - Черные крылья Ктулху • 2 [Восемнадцать историй из вселенной Лавкрафта] [сборник]

Я иду на запад по Уэст-Бротон, пока не добираюсь до адреса, который спящей записала на книге Фолкнера. Это магазинчик (именующий себя «торговым центром»), который специализируется на антикварных украшениях, фарфоровых статуэтках и «восточных» сувенирах. Пыльная тьма внутри после палящего солнца кажется почти ледяной. В витрине рядом с каталогом я нахожу то, что искала, сама того не подозревая. Это одна из самых отвратительных вещиц, которые я когда-либо видела, и одновременно одна из самых прекрасных. Полагаю, что сделана она из нефрита, но это лишь моя догадка. Я почти ничего не знаю о драгоценных камнях и гранильном искусстве. В тот день я даже не знаю слова гранильный. И не выучу его до тех пор, пока не начну задавать вопросы о кулоне.

За стойкой на табурете сидит мужчина средних лет. Он наблюдает за мной сквозь очки. В нем есть некая жеманная разборчивость. Я замечаю родинку над его левой бровью и очень коротко подстриженные чистые ногти. Замечаю волосок, растущий из родинки. Мама всегда говорила, что глаз у меня наметанный.

— Могу я вам что-то предложить? — интересуется мужчина, и я лишь секунду колеблюсь, прежде чем кивнуть и указать на нефритовый кулон.

— Весьма своеобразная вещица. — Он наклоняется вперед, отодвигает дверцу позади шкафчика и вынимает кулон и цепочку на фетровой подложке. Фетр бледно-бордовый.

Продавец снова садится и через прилавок передает мне кулон. Тот оказывается неожиданно тяжелым и скользит в моих пальцах, словно покрыт маслом или воском.

— Приобрел его на распродаже имущества несколько лет назад, — говорит искушенный антиквар. — Мне самому никогда не нравилась эта вещь, но, как говорится, на вкус и на цвет… Если бы я держал на складе лишь то, что нравится мне, то не особенно заработал бы на жизнь, не так ли?

— Да, — отвечаю я, — думаю, не заработали бы.

Я стою одна на пляже южной оконечности острова Тайби, наблюдая за приближением урагана. Я пришла сюда, чтобы утопиться. Однако уже понимаю, что этого не случится, и осознание этого сопровождается легкой досадой.

— Он из старого дома в Стивенс-Уорде, — произносит мужчина за стойкой. — На Ист-Холл-стрит, если память мне не изменяет. Много лет назад там жила весьма странная компания женщин, но однажды в июне все они внезапно снялись и уехали. В том доме они жили вдевятером, и, ну вы понимаете, люди разное болтают.

— Да, — говорю я, — люди болтают.

— Было бы лучше, если б все мы занимались своими делами и позволяли то же самое другим.

Мужчина наблюдает за мной, пока я изучаю нефритовый кулон. Тот немного похож на крадущуюся собаку, если бы не крылья, а еще он напоминает мне сфинкса. Его зубы оскалены. На моей ладони лежит вырезанная из камня морда каждого оголодавшего, измученного животного, которое когда-либо жило на свете, лицо каждого безумца, чистое зло, которому придали форму. Меня трясет, но ощущения не то чтобы совсем неприятные. Я понимаю, что возбуждаюсь, что я взмокла. У основания фигурки начертаны буквы какого-то алфавита, который я не узнаю, а снизу выгравирован стилизованный череп. Кулон совершенно отвратительный, но я знаю, что не смогу покинуть магазин без него. Мне приходит в голову, что я способна убить, чтобы завладеть этой вещью.

— Полагаю, что так и есть, — отвечаю я, — было бы лучше, если бы все мы занимались своими делами.

— Тем не менее мы не можем изменить человеческую природу, — говорит мужчина.

— Да, мы не можем, — соглашаюсь я.

Поезд прибывает на Южный Вокзал.

Ураган набрасывается на остров Тайби.

А мне всего лишь одиннадцать, и я стою у кованых ворот в кирпичной стене, которая окружает обветшалый особняк на Ист-Холл-стрит. Стена желтая, но не потому, что ее так окрасили, а потому, что при ее постройке использовались кирпичи, глазурованные в цвет золотарника. В жаркий майский полдень они мерцают. С другой стороны ворот находится женщина по имени Мэдди (она говорит, это сокращение от Мадлен). Иногда, как сегодня, я прохожу мимо и вижу, что Мэдди словно поджидает меня. Она никогда не открывает ворота, мы разговариваем только через решетку, в прохладной тени вечнозеленого виргинского дуба и испанского мха. Иногда она читает мою судьбу по картам Таро. Иногда мы говорим о книгах. В этот день, однако, она рассказывает мне о владелице их дома, которую зовут Арамат — имя, какого я, без сомнений, никогда прежде не слышала.

— Разве это не гора, куда, по Библии, причалил ковчег Ноя после потопа? — спрашиваю я.

— Нет, дорогая. То гора Арарат.

— Ну, звучат они очень похоже — Арарат и Арамат, — произношу я, а Мэдди пристально на меня смотрит. Уверена, она думает о разных вещах, которые не собирается произносить вслух, о вещах, которые я не должна услышать.

А потом Мэдди почти шепчет:

— Когда-нибудь напиши ее имя задом наперед. Очень часто то, что кажется необычным, становится совершенно обыденным, если взглянуть под другим углом.

Она смотрит через плечо и говорит, что ей нужно идти, да и мне уже пора.

Мне двадцать три, и это день, когда я нашла кулон в антикварном магазине на Уэст-Бротон-стрит. Я спрашиваю у мужчины за прилавком, сколько он просит за вещицу, а после ответа интересуюсь, нефрит ли это или только похоже.

— Выглядит как настоящий нефрит, — отвечает он, и по выражению его лица я понимаю, что вопрос оскорбил продавца. — Не стекло или пластик, если вы об этом. Я не продаю бижутерию, мисс. Цепочка из чистого серебра. Если вы его желаете, я скину десять баксов от цены на бирке. Честно говоря, от этой штуки у меня мурашки бегут, и я буду счастлив избавиться от нее.

Я плачу ему двадцать пять долларов наличными, он кладет кулон в маленький пакетик из коричневой бумаги, и я возвращаюсь под палящее солнце.

Мне снится кладбище в Голландии и октябрьское небо, наполненное летучими мышами. Хлопки еще одних крыльев раздаются в холодном ночном воздухе, и этот звук издает что угодно, но только не летучая мышь.

— Вот эта карта, — говорит Мэдди, — Верховная жрица. У нее много значений, в зависимости…

— В зависимости от чего? — хочу узнать я.

— В зависимости от множества вещей, — говорит Мэдди и улыбается.

Карты Таро разложены на поросшей мхом брусчатке с ее стороны черных железных ворот. Она стучит указательным пальцем по «Верховной жрице»:

— В этом случае я предполагаю будущее, которому еще предстоит проявиться, и двойственность, и скрытое влияние на твою жизнь.

— Не уверена, что понимаю, что означает двойственность, — признаюсь я, поэтому она объясняет.

— Властительница сидит на троне, а по обе стороны от нее — колонны. Некоторые говорят, что это два столпа из храма Соломона — царя израильтян и могущественного мистика. А другие говорят, что женщина на троне — папесса Иоанна.