Аарон Драйз - Падшие мальчики

Как сирены, заманивающие корабли на рифы, Бридж привлекал людей только для того, чтобы их жизни потерпели крушение. Оказавшимся на мели ничего не оставалось, кроме как осесть, найти работу и дожидаться пенсии, чтобы через пару лет отдать Богу душу.

Табличка на въезде в город гласила: «У нас есть два кладбища и нет больниц. Ведите осторожно».

Маршалл жил в Джеймсбридже, пока не отправился в Юго-Восточную Азию. Он прощался с родителями, полагая, что вернется через год загорелым и успешным, с монетами, звенящими в карманах. Вместо этого он возвратился с беременной невестой, без денег, после долгого пребывания в Ванкувере, почти таким же бледным. Бобби Дикинс, городской почтальон, и его супруга Мэвис помогли сыну и его молодой жене чем могли и помахали на прощание, когда новобрачные отправились в двухчасовую поездку на юг — в Сидней.

За годы, проведенные в Бридже, Маршалл видел, как вещи ржавели, а дороги разрастались метастазами. Стройплощадки множились, маленькие фирмы закрывались. Все это в порядке вещей.

Ноя должны были похоронить на кладбище за католической церковью, рядом с начальной школой. Могилу вырыли рядом с плитой деда Маршалла. Когда пыль осела, два могильщика, сидевшие с сигаретами на багажнике мини-экскаватора, покачали головами.

— Жуткая история, — сказал один.

— Не говори, — ответил другой.

Бобби и Мэвис жили в доме номер 29 по Рассел-стрит — одноэтажном и обшитом сайдингом коттедже на полпути к вершине холма в центре Бриджа. На улицах было полно разноцветных машин, пестрых от капель дождя. Облака висели над головой — в любую минуту мог хлынуть ливень.

Люди несли запеканки и открытки с соболезнованиями. Все, как один, бросали тревожные взгляды на полицейские машины.

— Темное дело, — сказала пожилая подруга семьи. Она принесла цветы из своего сада.

Люди стекались к ним потоком, оставляя зонты в одном из двух ведер, поставленных перед входной дверью. В прихожей расстелили пленку, чтобы уберечь ковры от грязных следов. Масляный обогреватель в гостиной исправно отгонял сквозняк каждый раз, когда кто-нибудь входил в дом.

Мэвис Дикинс сидела на кухне в тесном кругу друзей, одетых в черное. Они держались за руки. Ее муж, Бобби, был в гостиной — полноватый мужчина с выпирающим животом. Непослушные волосы, двойной подбородок — его лицо казалось созданным для смеха, но компания была неподходящей. Как и большинство мужчин его возраста, Бобби давно выбрал в доме «свое» кресло. Оно стояло в углу, поближе к обогревателю. Сегодня он уступил его сыну.

С тех пор, как Ной умер, минуло пять дней. Маршаллу пришлось отвечать на вопросы журналистов, социальных работников, полицейских. Их дом в Сиднее следователи перевернули вверх дном, разыскивая хоть что-то, что могло подтвердить их вину. Из компьютера вынули жесткий диск. Следственная группа, медики и психотерапевты изучили его вдоль и поперек и подвергли родителей перекрестному допросу. Старк объяснил Маршаллу, что с ними не станут работать консультанты: социальные работники не помогают родителям, если тех подозревают в жестокости к ребенку, повлекшей за собой смерть. Ему было очень жаль. Он сказал, что верит в их невиновность.

Маршалл вышел из комнаты, протолкнувшись сквозь толпу. Люди провожали его взглядами, на их лицах тревога сменялась жалостью. Он проскользнул в ванную и запер дверь.

Маршалл опустил сиденье унитаза и сел, сгорбившись. Суставы ныли, как и виски. Он не ел тридцать часов и чувствовал, как под рубашкой выступают ребра. Костяшки посинели. Маршалл ободрал их, пробив дыру в стене спальни.

Клэр почувствовала руки незнакомцев на коже и дернулась от отвращения. Куда бы она ни повернулась, повсюду за ней следили большие, влажные глаза. Старики с речью, замедленной инсультом, ковыляли за ней по пятам. Она вышла через заднюю дверь, надеясь оказаться в Канаде, где ванкуверский холод остудил бы ее гнев и рядом стояла бы мать — сильная и несгибаемая.

Вместо этого она увидела заросший задний двор своих свекров. Незнакомых людей в облаках сигаретного дыма. Жалкие бельевые веревки.

— Клэр?

Она повернулась на голос, вытирая слезы. Перед глазами все расплывалось от долгих часов плача. Неясная тень шагнула к ней, и тонкие азиатские черты прояснились. Ее коллега, Бенни. В руке он держал красный конверт, украшенный изящной золотой надписью. Внутри лежали сто долларов. Бенни объяснил ей однажды за кофе и кипой инвестиционных документов, что китайцы не дарят цветы на похоронах. Бутоны увядают, напоминая о том, как хрупка жизнь. Деньги помогают куда больше.

Клэр бросилась к нему и упала в его объятия.

Оба заплакали.

— Я не знаю, что сказать, — проговорил он.

Она тоже не знала.

Маршалл встал за кафедру и развернул пару листов. Его пальцы коснулись полированного дерева — он изумился, насколько оно холодное.

Сотни лиц смотрели на него. Кашель, вспышка камеры.

Бумаги в руках казались тяжелыми. Взглянув на них, он увидел, что пот разъел слова — чернила расплылись пятнами. Маршалл приказал себе говорить ровно и ясно, не плакать. Он не хотел, чтобы все эти люди видели его слабость. Не хотел их жалости. Ни сейчас, ни потом.

Маршалл уставился на первое слово и ощутил его тяжесть, почувствовал себя маленьким и ничтожным. Он начал говорить, слыша биение собственного сердца. Маршалл знал, что произносит речь, но только отрывки достигали его ушей.

— Спасибо всем, кто сегодня с нами… Мы польщены вашим вниманием… Людей из «Поминальной голубой ленты» мы тоже хотим поблагодарить. Эта организация украсила голубыми ленточками наш город — в память о Ное. Мне сказали, что так же поступили по всей Австралии…

Сегодня мы хороним нашего мальчика. Как и все родители, мы надеялись, что наш сын… Я вижу, как вас много, и это убеждает нас с Клэр, что Ной остался в ваших сердцах, что он изменил ваши жизни. Теперь мы видим, что он обладал этим талантом…

Мы все еще пытаемся понять, почему наш мальчик так рано покинул нас. Но мы находим мужество, сознавая, что, как и Ной, мы любимы. Любимы, даже если не понимаем этого…

Ной, ты появился, когда мы были слишком молоды, ты ввел нас во взрослую жизнь. Сделал нас сильными и верными. Мы благодарны тебе за это…

Сынок, когда тебе будет одиноко, мы будем рядом с тобой. Как ты навсегда останешься в наших сердцах, так мы не покинем тебя…

Мы тебя любим…

«Нет зрелища печальнее, чем детский гроб», — думал Старк, глядя, как крышка из красного дерева скрывается за краем могилы. В горле пересохло, и детектив с трудом сглотнул. Блокнот, тяжелый, как наковальня, оттягивал нагрудный карман, а ручка казалась скальпелем, пригодным, чтобы рассекать уже кровоточащие раны и причинять людям новую боль, которой они не заслужили.