Джон Лэнган - Дом окон [litres]

Эта концовка была подобна откровению. У меня не было никаких сомнений, что именно так сложилась судьба Роджера, но хотелось уточнить ее, потому и позвонила Дятлу. Разумеется, называть настоящую причину своего звонка я не стала. Сказала, что смерть Теда очень меня встревожила, и на данный момент прохожу лечение у психиатра, чтобы прийти в себя, и он сказал мне, что будет полезно поговорить с кем-то, кто знал Теда. Командир упомянул, что он и Тед были лучшими друзьями. Не против ли он поговорить со мной?

Если я ждала какого-то подтверждения, некой красноречивой детали, которая бы подтвердила мою версию финала жизни Роджера, то была разочарована. Стараясь не показывать повышенного интереса к старику, который остановил патруль и таким образом подставил его, я спросила Дятла, помнит ли он что-нибудь о старике. Едва ли, сказал он. Это был обычный старик; он бежал и размахивал руками. У него была борода? Ты слышал, что он кричал? По правде говоря, ответил Джин, он почти ничего не помнит о том старике. Нападение произошло вскоре после его появления. У него могла быть борода, потому что все мужчины в тех краях носили бороды. И, нет, он не понимал ни слова из его криков. Знает ли он, что случилось с его телом? Он не знал. Скорее всего, его похоронили в безымянной могиле на окраине Кабула. Он просил его извинить за такие слова, но считал, что его тело, а также тела нападавших, надо было оставить гнить там, где они лежали. Я уверила его, что не возражаю.

Вот так, каким бы убедительным не казался этот сценарий, он оставался сугубо теоретическим рассуждением. Показания Джина Ортиза были слишком неопределенными, чтобы я могла вписать в них свою версию событий. Однако в отсутствие подкрепляющих свидетельств от Джина или других сослуживцев Теда (я позвонила еще четырем), составленная мною история тянула больше на выдумку, чем на гипотезу. Шли недели, и все, что раньше выступало аргументами в ее пользу – особенно ее безупречная слаженность, – все больше говорило против. Моя история была похожа на эпизод «Сумеречной зоны» – ироничный, но необязательно логичный. Тед отправил Роджера в прошлое, чтобы убедиться, что он – Тед – умрет. Понимаешь, о чем я?

Я кивнул.

– Ко второй версии я подошла более осознанно. Пока я восстанавливала силы в Олбани, я рассказала первую версию своему психиатру. Он знал о сверхъестественных событиях, через которые я прошла, больше, чем копы, но меньше, чем ты, – ты слышал версию без цензуры, – потому что к тому времени я была не в силах продолжать скрывать их, создавая параллельные ситуации, которые бы приводили к тем же результатам. Он, разумеется, ничему не верил, о чем честно сказал, и предположил, что я придумала эту громадную галлюцинаторную концепцию, чтобы опосредовать свой опыт, но в то же время поддерживал мои попытки тщательно разобраться в этих сверхъестественных событиях. Он сказал, что это поможет ему составить представление о глубине моего самообмана. Когда я закончила, он спросил, что случилось с Роджером. Я ответила, что думала, что знала, но больше не была уверена, а затем поведала ему свои упражнения в иронии. Согласившись, что при внимательном рассмотрении эта версия не имеет смысла, он в то же время был восхищен ее мизанабимом . «Роджер возвращается в прошлое, чтобы создать ситуацию, которая приведет его в прошлое, в котором он создаст ситуацию, которая приведет его в прошлое, и так далее». Я создала довольно символичную картину одержимости Роджера смертью Теда и ее разрушительного воздействия на него самого и меня.

Он дал мне задание: придумать еще одну концовку для Роджера и Теда, но не такую безнадежную. Он протянул мне блокнот и ручку: я должна была придумать новую историю до нашей встречи следующим утром. Трудно было придумать конец, который не включал бы в себя боль и страдания. Я исписала весь блокнот – пятьдесят желтых листов скомканными шариками отправились в мусорное ведро, и это удручало, – пока в руках не осталась одна картонная подложка. Всю ночь я беспокойно проворочалась, раздраженная своей неспособностью выполнить, казалось бы, простую задачу. Конечно, я могла бы остановиться на чем-нибудь простом и банальном – Роджер и Тед отправляются на небеса, и все счастливы – но это никуда не годилось. Для выполнения поставленной задачи придуманная концовка должна ощущаться такой же правильной, как и первая.

За час до приема я ухватилась за кромку мысли и начала писать на подложке мелким почерком. У меня едва получилось закончить ее вовремя. Вбежав в кабинет, тяжело дыша, я сунула картонку в руки доктору. Он поднял брови, но прочитал написанное.

– В котором говорилось?

– Я как раз собиралась начать, – ответила Вероника. – Эта версия начинается в тот же самый момент, что и предыдущая: Роджер останавливается на своем пути к Теду и наклоняет голову, когда перед ним открывается новая картина. На этот раз он не в переулке Кабула. В темноте перед собой он видит знакомый коридор, но не сразу может вспомнить, откуда он его знает. Стены странные, неровные. Он движется вперед и понимает, что это решетки тюремной камеры. Камеры временного заключения, в которых он с Тедом провел остаток ночи после их стычки. Свет выключен, но воздух за окнами сверкает. Скоро наступит рассвет. Тогда же и появится… В горле пересохло. Роджер ищет свою камеру, в которой – а вот и она. Он с облегчением выдыхает, когда видит, что она пуста. И поворачивается к камере Теда.

В ней кто-то есть. На самом деле она переполнена, забита. Роджер подходит к ней вплотную. Вместо голого бетона и металлических прутьев камера заставлена книжными шкафами, увешанными картами. В центре комнаты господствует тяжелый стол, к которому… Роджер думает: «Это же мой кабинет, что он здесь делает?» – а затем его мозг наконец-таки распознает, что приковано к столу. Это Тед, он обнажен, изрезан, истерзан. Он видит обнаженное красное мясо груди, бедер, ляжек, со свисающими длинными рваными полосами кожи. Его сердце, дыхание – все остановилось, и Роджер видит, что раны тоже подверглись пыткам: в них вырезаны окна в самое нутро Теда и вколоты длинные белые иглы. Тут и там то, что должно быть внутри, вытащено наружу. Серые петли кишечника свернулись на животе Теда и удерживались парой иголок. Глазное яблоко выпало из глазницы, но не оторвалось и теперь покоилось на щеке, в место его эвакуации была воткнута очередная игла. Кровь Теда повсюду: она растеклась под столом, забрызгала карты, потолок. Ее резкий запах забивает ноздри и рот Роджера прежде, чем он успевает их прикрыть. Роджер парализован, вытеснен из своего сознания, не в силах оторвать взгляда от этой картины. Где-то в дальнем уголке сознания он кричит, охваченный ужасом, ударяет кулаками по металлическим прутьям, по его лицу текут слезы. Но здесь он молчит, а потом Тед шевелится, начинает двигаться по столу. Иглы дрожат, словно датчики его нескончаемой агонии. Роджер стонет.