Джон Лэнган - Дом окон [litres]

– Тебе нечего скрывать.

– Ага. Я бы выразилась по-другому, что-то вроде «ты ни при чем», но ты уловил суть. Чем позже бы я пришла, тем хуже бы это все обернулось, поэтому медлить было нельзя. Как бы то ни было, часть подозрений все равно пала на меня. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в одержимости Роджера. Почему я не обратилась за помощью? Я пыталась, объяснила я, свяжитесь с доктором Хокинс. Дав ей разрешение рассказать в общих чертах о нашей встрече, я полагала, что это удовлетворит их любопытство. Я ошиблась. По их мнению, этого было недостаточно, и если меня нельзя было обвинить непосредственно в исчезновении Роджера, в чем меня все еще подозревали, то я, как минимум, ему косвенно способствовала. Не знаю, дошли ли эти подозрения до окружного прокурора, но если все-таки дошли, то меня это ничуть не удивляет. Ты не удовлетворен моим объяснением. Я это вижу.

– Нет, я…

– Мой психиатр тоже считает, что я не просто так вызвала полицию. Он сказал, это показатель того, что, несмотря на все мои протесты об обратном, меня мучило глубокое чувство вины, а звонок в полицию служил своеобразным признанием этой вины. Да-да, зимой, после исчезновения Роджера, я записалась к психиатру. К тому времени шумиха улеглась. Несмотря на мои подозрения относительно их подозрений, мне не было предъявлено никаких обвинений. Историю крутили по новостям… Знаешь, на самом деле телевизионным журналистам было не очень-то интересно. Кажется, на шестом канале было два выпуска, посвященных Роджеру: в первом сообщили о его исчезновении, а во втором рассказали про поиски копов на железной дороге. В местной газете писали и того больше. Не знаю, читаешь ли ты «Таймс Геральд-Рекорд», но их репортер продолжала писать о Роджере недели три. Она училась вместе с Роджером в восьмидесятых. Кажется, она брала интервью у каждого, с кем он разговаривал дольше пяти минут. Ко мне она приходила дважды. Ей даже удалось передать мне пару слов от Джоан. Истинное великодушие. В конце концов ей, как и копам, надоело. Детектив, который вел мое дело, сказал, что они оставляют дело открытым, отработав все возможные версии. Если мне станет что-то известно, я должна обязательно и немедленно позвонить им. Если в деле обнаружатся новые зацепки, он первым делом сообщит об этом мне.

Самое смешное: когда я услышала это – детектив приехал ко мне домой, чтобы сообщить, что они прекращают расследование, – я заплакала, зарыдала, умоляя его не делать этого. Я понимала: они считали Роджера погибшим. Детектив успокаивал меня, как мог. Он похлопывал меня по плечу, уверяя, что это еще не конец. Он уверял, что Роджер просто решил отдохнуть, вот и все. И он, несомненно, очень скоро свяжется со мной. Я отказывалась успокаиваться. Я все плакала, и плакала, и плакала, а потом плакала снова. «Не могу поверить, что его больше нет», – всхлипывала я.

Но я не разыгрывала представление. Я на самом деле не могла поверить, что Роджер больше не вернется. Или… Не то чтобы не верила. Скорее, я не хотела это принимать. Знаю, знаю. Ты наверняка сидишь и думаешь: «Ты ведь собственноручно отправила его к Теду. Ради всего святого, ты угрожала выцарапать ему глаза. На какой исход ты надеялась?» Совершенно верно: я знала, что все так и будет, и знала, что другого пути не было. Я перепробовала все возможные варианты. Умом я понимала, что сделала, что мне пришлось сделать. И могла себя оправдать. Проблема была в том, что я не могла этого принять. Неделями, прошедшими после визита детектива, пока лето угасало, уступая место осени, а осень сметало чередой зимних буранов, которые обрушиваются на город каждый год, когда каждые выходные новый буран несется по побережью и извергает на нас очередные сантиметры снега, я готовилась пойти в полицейский участок и сдаться. Я бы не смогла сознаться в содеянном, но мне казалось, что если я придумаю правдоподобную историю, то ее будет достаточно.

Я часами планировала свое идеальное преступление. И в итоге решила, что моя лучшая версия такова: посреди ночи я привезла Роджера на мост Мид-Гудзон, отравила его и столкнула в воду. Чем бы объяснялось отсутствие тела. Но возникала еще одна проблема: мне надо было придумать, как я смогла убедить его поехать на мост в три часа ночи, и, если бы у меня это получилось, как бы я заставила его проглотить яд. Если уж взялась, надо было продумать все до мелочей. Больше всего я боялась, что копы все поймут и заклеймят меня скорбящей вдовой, потерявшей рассудок.

В полицию, в итоге, с повинной я не пошла. Не могу назвать это чистосердечным признанием. Какой бы сюжет я ни придумала, он зиял дырами, в которые мог влезть целый грузовик. Вместо этого я обратилась к алкоголю. Выбор пал на виски. Не потому, что внезапно его полюбила, а потому, что он ударяет в голову быстрее, чем пиво, обжигает язык и горло до самого желудка, а еще потому, что одного стакана – огромного, я едва могла его полностью обхватить – хватало, чтобы заглушить мое желание разразиться криками. Думаю, ты не удивишься, если я скажу, что о сне не могло быть и речи. Какое-то время виски приходил на помощь. Но потом все стало только хуже. Я не ложилась до двух, трех, четырех часов, бродила по дому со стаканом в одной руке и бутылкой в другой. Я предпочитала односолодовый. А не этот дерьмовый купажированный. А Дом… Я еще не упоминала об этом? Я больше не ощущала его. После того, как Тед взорвался атомной бомбой, я ничего не ощущала. Не знаю, была ли тому причиной моя, так сказать, сожженная электросхема, или он уничтожил все, что могло ощущаться, или же впервые за несколько месяцев я ощутила саму себя.

Это, конечно, не значит, что странности прекратились. Однажды ночью, в декабре, перед Рождеством, Тед исчез со всех фотографий, которые я развесила по дому. Меня это так сбило с толку, что я не сразу, далеко не сразу поняла, в чем, собственно, дело. Когда до меня дошло, что на фотографии с флагом и голубым фоном не хватает Теда, я пробежалась по всем комнатам и коридорам, проверяя остальные. Все они были пустыми. Я не понимала, что это значит. Боялась, что Тед, сойдя с фотографий, опять начнет преследовать меня, а половина выпитой бутылки «Гленкинчи» окончательно убедила меня в этом. Остаток ночи я провела в машине, включив обогреватель на полную мощность и настроив радиоприемник на университетскую хеви-метал-станцию, чтобы не спать. На следующий день Тед вернулся на фотографии, заставив меня задаваться вопросом, а пропадал ли он с них вообще.

Есть еще много примеров, но ты меня понял. Дела были плохи. Очень быстро виски перестал приносить желаемый результат, а в скором времени и вовсе не имел на меня никакого эффекта. То есть я, конечно, напивалась, но теперь состояние опьянения возвращало меня в прошлое. Вот я царапаю костяшки своих пальцев о зубы Роджера. Вот он лежит на спине в грязи, его рот в крови, он смотрит на меня и спрашивает: «Так значит, это все?» Я помнила все – а как я могла забыть? Его голос, проклинающий Теда; мой марафон по потайным комнатам дома. Все спуталось в один клубок. Я часами сидела в кабинете Роджера, даже не потрудившись там прибраться, разглядывая высохшую и потемневшую краску на столешнице, прикасаясь к картам, но избегала той, что у двери. Зеркало казалось черным, но я не хотела рисковать и заглядывать в него, опасаясь, что встречу взгляд, идущий изнутри.