Джон Лэнган - Дом окон [litres]

Он остался на месте. Долгое время смотрел на меня, а затем глубоко вздохнул, сказал что-то в надежде, что я смогу его услышать или прочитать по губам – я не смогла, – и направился к реке. Медленными и неуверенными шагами. Представь, что идешь по дому ночью, и тогда поймешь. Я все ждала, что следующий шаг окажется последним, что он развернется и побежит к дому что есть мочи. Он не развернулся. Он все больше замедлялся, но продолжал движение к Теду, задрожавшему от предвкушения. Чем дальше он уходил, тем труднее его было разглядеть. Свет от луны и воды, в сочетании с моим желанием не смотреть на Теда, делали силуэт Роджера все менее и менее отчетливым.

Как я могла его отпустить? Как я могла спокойно наблюдать за тем, как мой муж направлялся на верную смерть? Почему я не остановила его, не открыла дверь, не заставила его остановиться, вернуться в дом и не уверила, что мы сможем найти другой выход? Потому что это было его решением. Перед ним стоял выбор: освободить Теда или встретиться с ним лицом к лицу. Все, что я могла сделать, – заставить его выбрать. Мне хочется сказать, что, когда он уходил, по моим щекам текли слезы, и я, захлебываясь, тихо скулила, но на самом деле я с тревогой ждала, когда же все это закончится. Я была сыта по горло. Манией Роджера, преследованиями Теда, этим больным и печальным существованием, в которое превратилась моя жизнь. Покой. Я отчаянно нуждалась в покое. Я думала… Я молилась: «Пускай все закончится. Пускай его это удовлетворит». Если это был не тот конец, которого я желала, то пусть это будет хотя бы конец.

Пройдя примерно две трети пути, Роджер остановился. Моей первой мыслью было то, что у него сдали нервы, и он не решался ступать дальше. Теду придется пройти остаток пути самому. Нет, я ошиблась. Несмотря на то, что Роджера было почти не видно в этом белом свете, я знала: что-то изменилось. Наклон головы, его походка… изменились, как будто теперь он видел, куда шел, что ждало его впереди, как будто он так глубоко погрузился в этот пейзаж, что уже не мог его не заметить. Не было способа узнать, что открылось его взгляду, но было ясно, что Теда он не видел. Даже если бы ему удалось удержаться на ногах или убежать с криками в противоположном направлении, он все равно должен был заметить своего сына. Роджер наклонился, провел пальцами по земле, а затем уставился на свою руку. Затем выпрямился, вытер пальцы о джинсы и посмотрел в сторону реки. Сделал шаг, второй.

Я больше не могла смотреть – он подошел слишком близко к Теду, который запылал как костер, в который подлили бензина. Нервы вспыхнули, и я попятилась от двери к подножию лестницы. Но этого было недостаточно. Я поднялась на второй этаж. Все еще чувствуя, как в черепной коробке запекается мозг, я, спотыкаясь, поднялась на третий. Не почувствовав облегчения, я решила, что смысла залезать на чердак тоже не было. Весь дом – то, что казалось домом, – пылал вместе с Тедом. Моя кожа плавилась от жара, и на короткое мгновение мне показалось, что я стою рядом с Тедом, пока упавшая на землю противотанковая граната превращает нас в сверхновую. Бело-голубые языки пламени плясали по пальцам, помогая щекочущему нервы ощущению поглотить меня целиком. Ноги отказывались двигаться. Во рту пересохло, и я упала на пол. В удаленном уголке сознания мелькнула мысль, что от меня ничего не останется. Я затряслась словно в припадке. В глазах потемнело, а сознание удирало прочь в наверняка последний раз. Все, что я успела, – понадеяться, что, после того, как все это закончится, я не окажусь там же, где и Тед, а потом все провалилось в небытие.

Небытие продолжалось до позднего утра следующего дня. Окутанная им, я не видела ни снов, ни новых комбинаций из воспоминаний – только отдаленную боль, которая постепенно становилась все ближе и ближе. Именно эта боль – чувство, будто меня выскабливали изнутри, – именно она вернула меня обратно в дом. Забавно: первое, что я сделала, – не обрадовалась тому, что осталась жива, не стала задумываться, что же на самом деле произошло, и не начала беспокоиться о том, где Роджер. Нет, моим первым желанием было сходить в уборную. Несмотря на все произошедшее, мне необъяснимым образом удалось не обмочиться, и теперь мочевой пузырь требовал, чтобы его сняли с вахты. Только после того, как я сделала все необходимое, менее насущные проблемы пришли на ум. Я выглянула в окно ванной, почти ожидая, что дом все еще будет окружать пустынный пейзаж. Но вместо этого меня приветствовала зелень лужайки, Фаундерс-стрит и дома соседей на своих привычных местах. Безмерное счастье и облегчение, которые принес кусочек привычного вида, почти сразу же сменились диким, неподдельным ужасом. «Роджер», – подумала я.

Где бы ни искала, я не могла его найти – ни в доме, ни снаружи. Я знала, что не найду его. С самого начала, еще до того, как дважды обшарила все, от чердака до подвала; до того, как доехала до университета и осмотрела его офис, весь университетский городок, а затем отправилась в город; до того, как пыталась воссоздать маршруты его пробежек и прогулок – к тому времени солнце уже опускалось за горы, а живот крутило от голода, – до того, когда его имя прозвучало в моей голове, я уже знала ответ. Исчез. За этим ответом тянулось длинное объяснение, в котором мелькали слова «твоя» и «вина», но я отказывалась к нему прислушиваться. Заехав в закусочную и перекусив яичницей с гренками, я вернулась в Дом Бельведера на случай, если Роджер был уже там. Его там не было.

Прошерстив дом в третий раз, я позвонила в полицию и сказала им, что прошлой ночью мой муж вышел из дома и до сих пор не вернулся. Офицер, с которым я говорила, задал пару вопросов, а затем предложил заехать в участок и подать заявление о пропаже. Я последовала его совету, но сначала поднялась в кабинет Роджера.

Не знаю, что я надеялась там найти. Когда я осматривала весь дом, в этой комнате у меня появилось странное чувство, но не настолько странное, чтобы оно имело отношение к моим поискам. Теперь у меня было больше времени, и я, включив свет, вошла внутрь. На книжных полках и стенах висело еще больше карт. Однако все нити, соединявшие их, были оборваны – все до единой; их концы безвольно свисали со стикеров, которыми Роджер их закрепил. В воздухе стоял тяжелый, резкий маслянистый запах, который исходил от стола, на котором макет города, казалось, был залит красной, багровой краской. Как я могла этого не заметить? Все фигурки солдат были опрокинуты, упорядоченные ряды зданий разрушены, как будто кто-то схватил край стола и устроил ему хорошую встряску, вызвав в городе масштабное землетрясение. Краска густым слоем покрывала макет и стекала по стенам зданий. Земля, которой Роджер посыпал стол, свернулась во влажные комья. Большая часть фотографий, разложенных на столе, была скрыта под ярко-красной лавой. Я подняла одну из них и обтерла о край стола. На меня уставилось место смерти Теда. Я бросила фото словно ужаленная.