Литтмегалина - Гнилое яблоко

Отум долго разжигал костер из отсыревших веток, ругаясь вполголоса. Я попытался, и у меня занялось с первой спички, после чего я предпочел отойти подальше, потому что уязвленный Отум готов был двинуть мне по шее.

Мой взгляд упорно приклеивался к голой спине Отума, снявшего футболку – холод его не пробирал, как и усталость. Разгорающийся костер отбрасывал на его кожу красные отблески. Я заметил длинную татуировку на внутренней стороне левого предплечья Отума. Только имя: «Гардата». Кто ему этот Гардата? Бывший друг? Интересно, Отум хоть кого-нибудь любит или любил по-настоящему? Я не мог представить его нежным с кем-то, остающимся с кем-то надолго.

Наплевать на Отума.

У меня в голове был один Громадина, но стоило мне бросить взгляд на Миико, как мои мысли переключились на него. Миико сидел, обессиленно прислонившись к дереву спиной и низко надвинув на лицо свою полинявшую красную кепку. Определенно, с ним творилось что-то не то. Я сел рядом и, вытянув ноги, почувствовал, что ни в жизнь теперь не встану. Еще бы лучше лечь… валяться, как гнилое бревно.

– Что с тобой?

– Просто устал, – бесцветно ответил Миико.

Чем хуже было Миико, тем безразличнее он выглядел. Сейчас у меня не было сил спорить с ним о нем же, и я просто стянул с него кепку. Красные пятна, которые я видел на его лице прежде, сошли, и их сменила бледность. Хотя к вечеру заметно потеплело, а наша одежда подсохла, губы Миико оставались фиолетовыми.

Я выдавил улыбку.

– Ну и видок у тебя. Как себя чувствуешь?

– Объявляю тебя главным по кастрюлям, детка, – встрял Отум, но я не обратил на него внимания.

– Не знаю, – промямлил Миико с искренней растерянностью. Ему всегда было сложно отвечать на такие вопросы, как будто телесные сигналы едва доходили до его мозга, а те, что добирались-таки, в пути до того перепутывались, что уже не разберешь, какой откуда. – То жарко, то холодно.

Я положил ладонь на лоб Миико – нормальный вроде лоб, теплый, и в следующий момент почувствовал на себе холодный неприязненный взгляд Отума. Он когда-нибудь отвяжется от меня?

– Ты глухой или тупой? – уточнил Отум. – Тебе сколько раз надо повторять?

– Кажется, Миико заболел, – сообщил я, не поворачивая головы.

– Мне похуй, что там тебе кажется. Не сваливай на меня все дела. Я не твоя гребаная служаночка.

Я мгновенно представил Отума в роли моей гребаной служаночки и поморщился.

– Будешь кривить рожу, я тебе ее кулаком подправлю.

– Если станет хуже, скажи мне, – попросил я Миико и уныло потащился к Отуму. Видимо, Отума кто-то укусил, причем в весьма болезненную часть тела, и он стал злющим, как все кшаанские боги вместе взятые. Над огнем в кастрюльке, установленной на нескольких округлых белых камнях (где это Отум их раздобыл?), грелась вода. Я молча взял нож и начал чистить картошку. Отум скрипнул зубами, и я подумал: «Пожалей зубы, Отум, а то через неделю тебе станет нечем перегрызать глотки».

– Я помогу? – виновато предложил Миико, приближаясь к нам.

Отум яростно вонзил нож в банку с мясными консервами.

– Да, очень поможешь, если будешь держаться не ближе трех метров от нас.

Миико понял, и слишком хорошо, поэтому побрел куда-то за деревья. Я окликнул его. Миико не отозвался, а Отум прошипел:

– Оставь его в покое.

И я произнес ровным голосом:

– Твои закидоны начинают меня заебывать.

Наши взгляды встретились. Не отводя глаз, не разжимая жестких губ, Отум поднял нож с частицами белого жира на лезвии и прижал острие к моему горлу.

– Закидоны… например, такие?

У меня жгло глаза, но я заставил себя не моргать.

– Именно.

Рука Отума дрогнула, и я осознал со всей уверенностью: прирезать меня он может. И временами хочет. Чудесное открытие, наполняет радостью все мое существо.

Отум убрал нож от моего кадыка и положил возле себя. Довольным после своего злобного выпада он не выглядел.

Я резал морковь на весу, кидая оранжевые кружочки в кастрюлю, и тоскливо ждал продолжения.

Миико все не возвращался, что начинало меня беспокоить. О том, что я буду делать, если Миико заболеет по-настоящему, я старался не думать. Ну я и кретин, даже не подумал прихватить с собой элементарный набор лекарств. Спрашивать у Отума, есть ли у него жаропонижающее и обезболивающее, так же бессмысленно, как просить сухой песок у реки.

Вода кипела, и ее бульканье хоть как-то разбавляло гробовую тишину, бившую мне по нервам. И нервам Отума тоже, как выяснилось, когда он не выдержал и сказал:

– Меня всегда удивляли такие недоноски, как ты.

– С чего бы? – с вялым интересом осведомился я, глядя в кастрюлю. Ну и жуткое же варево у нас получалось. Мы набросали туда чуть ли не все, что у нас было, за исключением печенья. Но пахло, вроде, неплохо. Я подумал и всыпал в кастрюлю щепотку перца.

– Да воображаете о себе много и верите в собственные бредни до тех пор, пока вас не запинают обратно в ту яму, из которой вы повылезли.

– Еще не факт, что запинают. То силы в ногах не хватает, то мозгов, чтобы понять, куда пинать.

Взгляд Отума метнулся к моему лицу; удивительно, как остро я ощущаю, когда Отум смотрит на меня.

– Ты вернешься в тот поганый городишко, где я тебя встретил, и станешь как все они там.

От этого дерьмового разговора у меня уже кулаки ныли. Есть что-то жалкое в двоих, относящихся друг к другу по-скотски, повторяющих наскучившие гадости и не способных заткнуться, потому что между ними влечение страшной силы.

– Все-то ты знаешь, Отум.

Отум усмехнулся с видом надменного судьи, упивающегося убежденностью в собственной правоте, и я сказал, внутренне леденея от гнева:

– Я не стану, как они, Отум.

– Станешь, – уверенно заявил Отум. – Будешь считать бутылки, сбиваясь после пятой, и спьяну потонешь в бочке для дождевой воды у себя в огороде лет эдак в двадцать семь, не врубаясь до последней секунды включительно, что с тобой происходит. Считаешь, ты так и останешься тихоней с графоманскими наклонностями, весь такой умный среди окружающих тебя никчемностей? Нет. Однажды ты сольешься с фоном. Пополнишь собой численность уродов в городе уродов.

Злость обрушилась на меня, как морской вал, и вокруг все потемнело.

– Нет, – сказал я.

– Ха. С чего такая уверенность?

– Потому что я НЕ такой, как они. И никогда не буду. Я вырвусь, я много делаю для этого, – я волновался, что выдавал мой голос, и в глазах Отума проявилась насмешка. – Я учусь… я не общаюсь с ними… я никогда даже не пробовал алкоголя!

Не понимаю, что так рассмешило Отума, но он заржал во всю глотку, мудила.

– Каким правильным может быть сын алкоголика. Некоторое время.

Я представил, как ударяю Отума по лицу. Потом еще раз и еще. Наверное, так мне и следовало поступить, уж точно не оправдываться, но я сказал: