Шелли Джексон - Путь избавления. Школа странных детей [litres]

Я завернула сыр в хлеб и откусила кусочек бутерброда.

– Ты меня обижаешь, Грэндисон.

Я развернула хлеб и начала соскребать плесень с сыра.

– Ты что, глухая? Вот грубиянка! Разве мама не научила тебя хорошим манерам?

Я подняла голову.

– О-го-го, она злится! Осторожно, девочки, она может в-в-вызвать привидение, и оно нас и-и-и-испугает!

С этими словами одна из них вызвала привидение, чтобы испугать меня, но просчиталась: привидением оказался старый зануда, который стал объяснять метод двойной записи в бухгалтерском учете; мол, тот помог ему распознать арифметическую ошибку в записях своего работодателя, «щепетильность, за которую меня не вознаградили, а как раз наоборот!». Его проводница тем временем тщетно пыталась запихнуть в рот кусок хлеба с маслом.

Зануда продолжал жаловаться, а девочки взяли хлеб и покинули свою несчастную товарку – вызывать призраков без надзора строжайше запрещалось, к нам уже направлялась Другая Мать. Я пересела на другой конец скамьи и невозмутимо продолжала обедать. Они меня не выгонят, решила я. Идти мне все равно некуда, подумала я, и перед глазами возник удаляющийся автомобиль, на котором я сюда приехала, и его добряк-водитель. На мгновение меня охватила невыносимая печаль, а потом я вслух повторила – «мне некуда идти», – и вернулась к своему обеду.

– Далее следует внести в колонки дебета и кредита баланс по… – продолжала бормотать девочка, которую за ухо уводили из-за стола.

В другой раз группа белых детей – и мальчиков, и девочек – загнала меня в дальний угол игровой площадки, обзывая «черномазой лесбой» (если я сумела правильно разобрать их слова сквозь нервные смешки и заикание). При этом они украдкой поглядывали на двух чернокожих учеников, стоявших неподалеку. Они, видимо, рассчитывали, что я отреагирую и повеселю их своей реакцией, но в Бру-клине я слышала и кое-что похуже и не раскрыла рта, окинув обидчиков презрительным взглядом. То же сделали Амброуз Уилсон и Маритча Диксон, чьи лица выражали надменное безразличие. Так они, вероятно, хотели показать, что выше всего этого и не имеют никакого отношения к моему позору. Мои мучители тем временем принялись дергать меня за платье и втыкать сухие листья мне в волосы, но тут подоспела мисс Тень.

– Грэндисон, я повсюду тебя ищу… что это вы делаете, дети?

– Помогаем Грэндисон, мерзкой грязнуле, следовать Правилам!

– Приведи себя в порядок, дитя. Директриса ждет тебя на сеанс.

Знали бы вы, как я злорадствовала, с невозмутимым лицом шагая мимо притихших мучителей! Но очутившись одна в кабинете директрисы за пишущей машинкой, я столкнулась с муками другого рода. Слова директрисы, дребезжащие в медном рожке, прилетали так торопливо, что мне приходилось пропускать целые предложения. Помехи были такими сильными, что лишь призвав на помощь все свое воображение, мне удалось сложить из обрывков связное донесение.

– Зззззгрззз… хрррзззз… усззззназзз…

«Горный хребет усеян наростами», – записала я.

Дрожащими руками вручая директрисе листок с донесением, я каждый раз боялась, что меня обвинят в сочинительстве. Тогда у меня возник новый план. Раз таланта к общению с призраками у меня не обнаружилось и я не могла укрепить свою репутацию в школе таким образом, как не могла укрепить ее и обаянием, остроумием или миловидностью, я решила стать полезной. Пусть других обожают, хвалят, пусть другими любуются – я стану приносить реальную пользу. Я взялась за изучение новой улучшенной фонографологической методики доктора Джеймсона и в свободное от учебы время часами просиживала за пишущей машинкой и делала упражнения. Не прошло и пары месяцев, как я овладела всеми навыками, о которых вначале солгала, и если мне и приходилось что-то додумывать, теперь я делала это исключительно для собственного развлечения, будучи уверенной, что меня не уволят, ибо я стала самой точной, прилежной, проворной и смышленой стенографисткой, машинисткой и расшифровщицей директрисы Джойнс за все время существования школы. Я стала лучшей. Наедине с собой, я часто проговаривала эти слова вслух – «стенографистка, машинистка, расшифровщица». Никогда прежде мою деятельность и функцию не описывали таким количеством длинных слов.

Но главным предметом моего изучения, вызывавшим не только профессиональный интерес, но и абсолютное восхищение необъяснимой природы, стала сама директриса.

Отрывок из «Принципов некрофизики»: «О существовании любопытных объектов, предположительно слов неизвестного языка мертвых, материализующихся в нашем мире».

В течение долгого времени основательница полагала, что мир состоит из двух частей – жизни и смерти, соприкасающихся, как сложенные в молитвенном жесте ладони.

Однако к концу ее жизни начали происходить события, поставившие под сомнение эту простую модель. Основательница, а впоследствии и несколько наиболее одаренных ее учеников, стали выкашливать, выплевывать или находить на подушке с утра некие предметы, по виду и форме напоминающие сгустки оплывшего воска. Ныне эти предметы известны под названием «эктоплазмоглифов» или, в обиходе, просто «глифов» или «ротовых объектов».

Что же это такое? Когда мы задали этот вопрос мертвым, те отвечали уклончиво; им, кажется, было неловко говорить на эту тему. Директриса же интуитивно предположила (такие интуитивные догадки были ей свойственны и часто попадали в точку), что это слова, прилетевшие к нам из другого края мертвых, где материя имеет более осязаемое воплощение. Но где находится этот другой край? Возможно, мертвые тоже умирают, переносясь из своего измерения в более глубокое. Смерть и жизнь, таким образом, – не противоположности, а градации; а ротовые объекты – первый и главный ключ к постижению сложной структуры некрокосмоса. Однако во многих отношениях они и по сей день остаются такой же загадкой, как и в момент обнаружения первого из них.

Эктоплазмоглифы прозрачны, похожи на воск, обладают пластичной, но плотной структурой и по форме напоминают не то животное, не то растение – нечто выросшее само по себе, а не вылепленное рукой скульптора. Нам посчастливилось стать обладателями описания «рождения» ротового объекта, сделанного самой директрисой: она упоминает шевеление в горле, за которым следует ощущение, будто горло «покрывается волнообразной рябью, стягивается, собирается в складки и закручивается». Не исключено, говорит она, что именно эти сокращения горловых мышц, которые мы редко контролируем сознательно, придают эктоплазме своеобразную форму и наделяют формой нечто само по себе бесформенное. Однако может быть и так, что объекты материализуются в глотке уже полностью сформировавшимися, а сокращения являются не чем иным, как перистальтикой, помогающей вытолкнуть объект наружу. Со свойственной ей проницательностью директриса Джойнс сформулировала два возможных объяснения феномена эктоплазмоглифов, ставших яблоком раздора для ученых современности. Наука с тех пор не продвинулась ни на йоту.