Роберт Силверберг - Умирая в себе. Книга черепов [сборник litres]

– Как вас зовут?

– Дэвид Селиг.

– А я Лайза Голстейн. Учусь на втором курсе в Варне.

– Голстейн! – Я потрясен. «Китти, Китти, Китти!» – Как вы сказали? Голстейн?

– Да, Голстейн. Предупреждаю, насчет голштинских коров я уже наслушалась, можете не повторяться.

– Нет ли у вас родственницы по имени Китти? То есть Кэтрин, Китти Голстейн. Примерно лет тридцати пяти. Сестры или кузины?

– Нет. Никогда о ней не слыхала. Ваша знакомая?

– Да, знал такую, – говорю. – Китти Голстейн. – Хватаю свой стакан, опрокидываю разом, встаю и отхожу.

– Эй, – напоминает она. – Думаете, я шутки шучу? Намерены вы проводить меня домой или нет?

Надо мной нависает черный колосс. Гребень курчавых волос, страшная маска джунглей. Одежда всех цветов радуги. Он, и здесь! О боже! Только его мне и не хватало. Я виноват, я не закончил сочинения; хромой, горбатый урод без задницы лежит на моем столе. А что он-то тут делает? Каким образом Клод Жерманте сумел заманить к себе Яхью Лумумбу? Представитель черных на вечеринке? Или делегат от спортивной элиты, призванный продемонстрировать интеллектуальную многосторонность нашего хозяина, его эклектическую всеядность? Лумумба холодно изучает меня с высоты своего чудовищного роста, эдакий Зевс из черного дерева. Он обнимает замечательную черную женщину: богиня, великанша, намного выше шести футов, кожа словно полированный оникс, глаза как огни маяка. Ошеломительная пара. Они устыдили всех нас своей красотой.

Наконец Лумумба говорит:

– Я тебя откуда-то знаю, парень.

– Селиг. Дэвид Селиг.

– Знакомое имя. Откуда я тебя знаю?

– Еврипид, Софокл и Эсхил.

– Какого черта? – смущается он. Пауза. Усмешка. – Ну да, ну да, малыш. Это хреновое сочинение. Ты поторопись, парень.

– Тороплюсь.

– Давай его к среде. В среду оно мне понадобится.

– Сделаю, мистер Лумумба. В лучшем виде.

– Жми, парень. Я на тебя рассчитываю.

Том Найквист…

Это имя выскакивает внезапно из всеобщего гомона, зависает на мгновение в прокуренном воздухе, словно сухой лист, подхваченный ленивым октябрьским ветром. Кто сказал: «Том Найквист»? Кто назвал его по имени? Чей-то приятный баритон, не далее чем в двадцати футах от меня. Ищу возможного обладателя голоса. Вокруг одни мужчины. Вы? Вы? Вы? Нельзя же опрашивать всех подряд. Но когда слова сказаны громко, они некоторое время еще звучат в голове. (А также и в головах тех, кто слышал, но там иная тональность.) Усилием воли я пробуждаю свой иссякающий дар, раскидываю невидимые щупальца, ловлю эхо в ближайших ко мне сознаниях. Сквозь редкие щели пробиваюсь в черепа, солидные костяные храмы, стараюсь протиснуть туда свои слабенькие, робкие вопросики. И протискиваю! Ищу резонанс. Том Найквист! Том Найквист! Кто произнес это имя? Вы? Вы? Эхо почти уже замерло, как будто заглохло в дальнем конце пещеры. Ах, вот, значит, кто! Высокий толстяк со смешной белой бородкой клинышком.

– Прошу прощения, – говорю я. – Я не прислушивался, но вы упомянули имя моего очень старого друга.

– Да?

– Не могу удержаться, чтобы не спросить о нем. Том Найквист. Мы были с ним когда-то очень близки. Может, вы знаете, где он и чем занимается?

– Том Найквист?

– Да. Я уверен, что вы упоминали его.

Бледная улыбка.

– Боюсь, вы ошиблись. Я такого не знаю. Джим? Фред? Кто может помочь?

– Но я так ясно слышал… – Бумм! Эхо в пещере. Неужели ошибся? Стоя рядом, стараюсь войти в его голову, поискать, что там есть о Найквисте. Нет, больше не могу, моя сила отказывается подчиняться. Но они же говорили о нем! Найквист? Слышал ли кто-нибудь, как упоминали Найквиста? Знает ли кто-нибудь Найквиста?

– Джон Лейбниц! – внезапно кричит один.

– Да-да, – радостно подхватывает толстяк. – Может быть, именно это вы и слышали. Мы говорили о Лейбнице. Это наш общий друг. Здесь так шумно, что не удивительно, что вы перепутали.

Лейбниц – Найквист – Лейбниц – Найквист. Бумм! Бумм!

– Вполне возможно, – соглашаюсь я. – Без сомнения, так оно и было. Очень глупо с моей стороны. Простите, что потревожил вас.

Жеманясь и гарцуя за моим плечом, француз профессор говорит:

– Вы обязательно должны прийти на мою лекцию в ближайшие дни. Я начинаю читать цикл о Рембо и Верлене. В среду днем первая из шести лекций. Заходите. Вы же будете в кампусе в среду?

Среда – это день, когда я обещал вручить Лумумбе сочинение о греческих трагиках. Да, я буду в кампусе. Мне просто некуда деваться. Но откуда узнал Жерманте? Неужели он тоже читает мысли? Тогда я открыт ему, он знает обо мне все, знает мой жалкий секрет, знает, что я постепенно теряю свой талант. Вот он, стоит передо мной, покровительственно усмехается, потому что я хирею, а он силен, как я в прошлом. И тут же параноидальная вспышка: а может быть, он не только чтец, может, он – телепатический вампир, высасывает меня, перекачивает кровь из моего мозга в свой? Может быть, он грабит меня аж с 1974 года?

Решительно вытряхиваю из головы всякую чушь.

– Да, я буду в среду поблизости. Может быть, загляну.

Вряд ли мне захочется слушать лекцию Клода Жерманте о Рембо и Верлене. А если у него есть телепатический дар, пусть вывесит его над дверью, чтобы все видели.

– Я буду счастлив, если вы придете, – говорит он, наклоняясь все ближе. Европейское воспитание позволяет ему легко преодолевать принятые в Америке правила общения между мужчинами. Я вдыхаю запах его волос, аромат лосьона для бритья, дезодоранта и прочей парфюмерии. Невелико удовольствие.

– Ваша сестра, – мурлычет он, – великолепная женщина. Я так люблю ее. Она часто говорит о вас.

– В самом деле?

– Да, она любит вас и чувствует себя виноватой. Кажется, вы много лет были далеки друг от друга.

– Что было, то было. В конце концов мы стали друзьями.

– Примите мои поздравления, – подмигивает Жерманте. – А этот доктор, он недостаточно хорош для нее. Слишком стар, слишком неподвижен. После пятидесяти люди обычно перестают расти. Через какие-нибудь полгода он наскучит ей до смерти.

– Может быть, скука – именно то, что ей нужно, – возражаю я. – У нее была беспокойная жизнь. Ей это счастья не принесло.

– Скука не нужна никому, – утверждает Жерманте. И подмигивает.

– Эй, мы с Карлом хотим, чтобы ты пришел к нам на обед на следующей неделе. Нам троим нужно о многом поговорить.

– Я подумаю, Джуди. Не знаю, как сложится следующая неделя. Я тебе позвоню.

Лайза Голстейн. Джон Лейбниц! По-моему, надо пропустить еще стаканчик.

Воскресенье. Я явно перебрал. Закуска, ром, вино, травка, Бог знает что еще. А кто-то в два часа утра сунул мне в нос амилнитрит. Мерзкое сборище. Не следовало мне туда ходить. О голова моя, голова моя, голова! Где машинка? У меня же работа! Давай, давай!