Александр Белов - Пленники рубиновой реки [litres]

– Мне последнее желание положено?

– Валяй. – Борис пнул мысом ботинка камешек. – Только резче, мне пора возвращаться. Конечно, все будут дрыхнуть до утра, но мало ли. Телевизионщики падки на халяву, а я сказал, что у меня день рождения, и проставился. Ты уж извини, что тебя не пригласил.

– Оставь Веру в покое. Она ни в чем не виновата. Мы с ней знакомы очень давно, и вся любовь осталась в прошлом.

– В благородного решил сыграть? – Борис скривился, словно лимон лизнул. – Я все про вас пробил. Даже про ботинок, который она потеряла где-то здесь, знаю. Задали вы тогда ментам жару. Они кроссовку в уликах держали, я и придумал все это. Мне нужно было выманить тебя из города, чтобы грохнуть по-тихому. Никому другому доверить столь ответственное дело я не мог. Кстати, в случае провала у меня действительно имелся план снять здесь передачу. Амалия сыграла бы Верку. И тебя звездой сделал бы посмертно. Видел бы ты свою рожу на том прямом эфире. Но народу зашло, ничего не скажешь. К тебе на прием уже запись на два года расписана. Выходит, твой враг помог тебе взлететь еще выше. Вот ведь ирония, правда?

Марка вот-вот убьют, а он улыбался, потому что узнал, что Вера его не предавала. Она не устраивала шоу из трагедии. И он тоже перед ней чист. Жаль, что она никогда не узнает о Бориных махинациях. Но остается надежда, что после его смерти она сможет все забыть.

– Раз, два, три, четыре, пять, я иду в тебя стрелять. – Боря зачитывал приговор будто обычный инструктаж. – И давай-ка без глупостей.

Он сделал несколько шагов по направлению к Марку, держа пистолет перед собой. Остановился. Оглянулся назад, будто что-то услышал. Еще шаг.

Их разделяло расстояние чуть больше вытянутой руки, когда Борис приготовился нажать на спусковой крючок. У Марка оставался всего один шанс, и он использовал его, подавшись всем корпусом вперед, рассчитывая дезориентировать Кудинова, не каждый же день он людей убивает.

У Марка получилось. Боря растерялся, выронил пистолет. На его лице нарисовалась такая искренняя обида, что Марку стало его жаль. Он сам замешкался, ошибочно решив, что опасность миновала, и вдруг все его тело пронзила жгучая боль. Очаг ее оказался где-то в животе, ближе к правой стороне.

Борис дернулся. Обида сменилась торжествующей ухмылкой.

Он отступил, а Марк, оставшись без опоры, начал заваливаться набок.

Нож вошел в тело по самую рукоятку, которая торчала, нелепо пульсируя в такт толчкам крови.

– Так даже лучше, – услышал Марк, прежде чем упасть. – Прощай, Маркуша! Гори в аду, паскуда!

Последнее, что он видел, как на голову Бориса опустилась дубинка. Он даже не смог понять, что не дубинка вовсе, а огромный кулачище бугая, не позволившего ему упасть с крыши.

Выходит зря, ведь Марк Воронов все равно умер.

Она ждала на берегу, и он в нетерпении налегал на весла, боялся не пережить те мгновения, что их теперь разделяли. Забылись проклятые мавки, корчащиеся в воде вороны пропали, как будто их и не было. Он все отдал за одну лишь возможность быть с ней рядом. Отшельником жить готов, только бы знать – она где-то рядом. Ему нельзя в ее деревню даже ногой ступить. Она и без того себя лютой расправе подвергла, когда сердце свое открыла.

Знамо ли дело: ведьма и послушник из монастыря решили, что быть друг без друга не могут.

Уж как стращал его настоятель, муками посмертными пугал, не понимая, что нет страшнее муки не видеть ту, что люба больше самой жизни. Его и веревками привязывали и в подвалах монастырских запирали, а он все равно к ней рвался. Вот и не выдержал настоятель, отпустил. На все четыре стороны отпустил.

А ему не нужно на четыре, одна всего сторона влечет, вот к ней и причалил. Выбежал на берег, в объятия любимую забрал и только шепчет, что не отпустит от себя больше. Да и некуда ему теперь идти. Отрекся от бога, от людей отрекся.

– Милый мой. Славный мой, – та, которую звали ведьмой, отвечала на его ласки, мутила разум. – Давай не пойдем никуда, лучше в лодку твою сядем и уплывем подальше. Есть ведь на свете место, где никто нас с тобой не осудит.

– Твой дом здесь!

Он аж на месте подскочил, когда услышал скрипучий, точно треск старой осины, голос. Поднял очи и увидел, что стоят перед ним толпой бабы. Все как одна в белоснежные платья до пят облачены, волосы у каждой, что смоль, головы алыми лентами вокруг лба повязаны.

Одна, самая старшая из них, и говорила, опираясь на массивный посох. Для чего он ей не ясно, стоит как жердь проглотила, спина ровная, взгляд ясный. И пусть в черных волосах серебрятся седые нити, никто не посмеет назвать такую старухой.

– Матушка, отпусти! – взмолилась его любимая, встав на колени, поползла к говорившей. А та ее посохом остановила, указав, где границей дозволено.

– Я тебя предупреждала. Ни один мужчина не осквернял своим присутствием это место. Тем более из этих… – На прибывшего гостя она не смотрела, словно боялась собственного осквернения. – Ты знаешь, что с ним будет.

– Матушка! – крик ударил по ушам. – Пощади!

– На рассвете проведем обряд. Отведите ее в дом. Этого заприте где-нибудь.

Не говоря больше ни слова, развернулась и пошла прочь, увлекая за собой остальных. Они тащили его любимую как на заклание, он же шел сам, ведомый невидимой силой. Руки, ноги будто опутало веревками, только как ни старался он их рассмотреть, не увидел. А язык так и вовсе отсох.

Прошли всего ничего, остановились. Впереди только поле широкое простиралось. Чего встали, не ясно. Только бабы вдруг стали одна за одной шагать и пропадать прямо в воздухе.

Когда до него дошла очередь, противиться не смог, только глаза зажмурил. А как открыл, обомлел. Не было больше поля, а была деревня. Большая, богатая.

Так вот где они все жили. Свою-то голубку он у реки встретил. Никогда не ходил на здешний берег, потому как под строжайшим запретом место для монастырских было. Увидел и пропал.

Неделю не поднимался с колен, молился, просил очистить от греховных мыслей. Да пустое все. Сам не понял, как уже в лодке очутился.

Долго так он плавал, потом молился и снова шел к реке, пока она сама его не окликнула.

Ох и горячи оказались ведьмовские губы, а ласки так и вовсе жарче адского пламени. Разве может кто против такого устоять? Вот и он не смог.

И теперь по его вине ту, что любит и за которую не задумываясь голову сложит, на рассвете казнят. Он слышал разговоры, знал, что сам навлек беду.

Проклиная себя, монастырь и всех, кто разлучил его с любимой, он обратился к тем силам, имен которых и вслух никогда не произносил…

Серая тень отделилась от его тела, встала в сторонке молчаливо. Ждет. Чего ждет – ясное дело! Он сказать не смог, кивнул только. Серый осыпался прахом.