Василий Гейман - На вершинах знания [Русский оккультный роман, т. X]

— Ну, что же, — сказал Фадлан, — я лично ничего не имею против смерти. Если нужно сделать шаг, мы его сделаем. Но я хочу встретить смерть с веселой улыбкой на губах, я хочу, чтобы она пришла к нам и села за пиршественный стол среди радостных восклицаний и ликующих тостов за торжествующую жизнь, я хочу встретить ее с пенящимся кубком в руках. Ведь это красиво, не правда ли? А нужно не только жить, но и умирать красиво! Эти кубки пусты, да и вино недостойно великой минуты… я принесу другое. Что вы скажете на это, Лемурия?

Лемурия, не отвечая ни слова, утвердительно кивнула головой.

Фадлан вернулся, неся в руках большой серебряный кубок, до краев наполненный искрящимся шампанским.

Он подошел к Лемурии и высоко поднял кубок над своей головой.

— Выпьем это чудное вино, — вскричал он, — выпьем его без горьких фраз и злобных дум! Выпьем его за жизнь, знание и свет. И пусть, по ритуалу, Лемурия пьет из него первая, как жрица нашего жертвоприношения; за ней последую я, а потом вы, дорогой мой коллега, мой помощник и мой последователь.

И он подал кубок своему будущему палачу.

Лемурия с живостью поднесла чашу к губам и с жадностью выпила несколько глотков. Вдруг она испустила страшный крик, перешедший в протяжный вой, точно кто-то душил ее за горло. Она упала навзничь, словно сраженная молнией; тело ее корчили судороги, кубок упал и откатился далеко в сторону. Еще несколько содроганий, несколько взмахов уже бессильных рук… ужасающая гримаса скривила ее губы, глаза вышли из орбит — и она осталась недвижимой на полу. Она была мертва.

— Господи! — простонал пораженный Моравский.

Но Фадлан произнес холодным и спокойным голосом:

— Немного синильной кислоты, подбавленной к вину, больше ничего. Не будем пить этого вина, оно не для нас.

— Господи! — повторил Моравский.

— Полагаю, что вы понимаете? Иначе нельзя было поступить, — продолжал Фадлан. — Вызванный к жизни труп можно было уничтожить только таким путем. Я, конечно, сожалею, что пришлось прибегнуть к этому средству, но ведь и мы были в состоянии необходимой обороны. Теперь… А!.. Что такое?

Легкий удар, чуть слышный и робкий, тихонько стукнул в половицу, — еще и еще, — посыпалась мелкая дробь частых и постоянных стуков. Казалось, чьи-то пальцы выстукивают быстро-быстро какую-то условленную азбуку. Стуки постепенно усиливались, повторялись в стенах и в столе… Наконец, бухнул тяжелый удар в пустом гробу — и все смолкло.

Фадлан нахмурился.

— Я сделал громадную ошибку, мой друг, — грустно сказал он. — Я до сих пор не научился владеть собой и вот тут-то и поймала меня злобная лярва. Увы! Эта ошибка теперь непоправима. Я должен был заклясть Лемурию: она, покинув тело, ушла бы туда, откуда пришла. А теперь… По крайней мере, уничтожим тело: иначе придется очень долго возиться с нею.

Он наклонился над трупом.

— Берите ее за ноги, коллега! Вот так, берите смелее, а я буду поддерживать голову. Перенесем ее в гроб.

Они не без труда перенесли труп, ставший очень тяжелым, в дальний угол лаборатории, где валялся опрокинутый гроб, и положили свою страшную ношу на пол. Труп, казалось, следил за ними своими остеклевшими глазами; Моравский, не будучи в силах скрыть отвращения и страха, поминутно взглядывал то на Фадлана, то на мертвую девушку.

— Ах, дорогой мой друг, как вы слабы! Я никогда не предполагал, что вы с таким трудом ладите с нервами. Неужто вас пугает эта бессильная груда костей и мяса? Помогите лучше поставить как следует гроб; он очень тяжел и мне одному с ним не справиться.

Они с большими усилиями поставили на место перевернутый гроб. Потом положили в него тело и накрыли его крышкой. Фадлан нажал пуговку электрического звонка. Через минуту появились два смуглых человека, одетых в плотно обтягивающее их крепкие члены темное трико, в широких лакированных кушаках и в чалмах. Фадлан проговорил несколько слов на незнакомом Моравскому языке. Они приложили руки ко лбу, склонились до земли и подошли закрытому ящику.

Оттуда раздался стук, люди остановились.

— Что это значит? — нервно спросил Моравский.

Новые стуки послышались из гроба, словно кто-то силился из внутри открыть крышку.

— Может быть, она не умерла?

— Вздор! — решительно возразил Фадлан. — Просто началось разложение… газы…

Он снова сказал что-то слугам. Они легко подняли гроб и безмолвно понесли его к маленькой двери, скрытой в глубине комнаты. Она вела через узкий и недлинный коридор в небольшое помещение, где стоял металлический аппарат, нечто вроде большой цилиндрической печи, напоминавшей топку локомобиля.

— Это аппарат для сожжения путем электричества, — сказал Фадлан. — Менее чем через десять минут мы получим вот из той дверцы пепел, — все, что останется от тела бедной Таты. Аппарат так остроумно устроен, что сам ссыпает пепел в урну и сам ее запечатывает.

Носильщики поставили гроб на выдвинутую из устья печи платформу. В гробу снова послышались стуки. На этот раз они были громче и определеннее.

Моравский был бледен, как полотно.

По знаку Фадлана, слуги опустили рычаг. Подвижная платформа сама собой вдвинулась в устье и тяжелые металлические дверцы скрыли за собой черный гроб.

Фадлан кивком головы отпустил слуг.

— Теперь — огонь! — сказал Фадлан и нажал кнопку.

Из-за плотно закрытых дверец печи послышалось продолжительное рычание. Оно усиливалось, росло и перешло в протяжный скорбный стон, понемногу стихавший и закончившийся каким-то странным звуком. Точно тяжелый вздох, полный отчаяния и тоски, потряс и ночь, и комнату, и весь дом.

— Кончено, — проговорил Фадлан.

Он вынул платок и вытер катившиеся со лба крупные капли пота.

— Здесь нам больше делать нечего, пойдем в лабораторию.

— А урна?

— Нужно, чтобы пепел остыл. Это можно оставить и до завтра.

Они вышли из комнаты, причем Фадлан плотно запер двери и замкнул их, взяв ключ с собой.

В лаборатории все оставалось по-старому. Исковерканная Лемурией полоса железа валялась в углу. Кубок лежал на полу, три других рядом с амфорой стояли на столе. Все это восстановило пред глазами Моравского картину последних минут Лемурии. Он чувствовал себя совсем нехорошо: нервы были натянуты до чрезвычайности, голова слегка кружилась, и он недостаточно ясно представлял себе окружавшую действительность.

— Я так поражен происшествиями сегодняшней ночи, — сказал он, — что никак не могу собраться с мыслями. Что это, во сне или наяву? Не сошел ли я с ума? Пока еще, кажется, нет. Если бы пришлось начать все сызнова, я, пожалуй, не выдержал бы… Но мне все-таки хочется последнего разъяснения.

— Спрашивайте.

— Скажите: ведь теперь должен был произойти второй выход астрала из тела и опять астральная сущность и… дух… не бедная Тата, но Лемурия, должен был испытать это страшное разделение. Ведь это очень жестоко… Во второй раз!