Василий Гейман - На вершинах знания [Русский оккультный роман, т. X]

Моравский, друг и приятель семьи Хелмицких, бывал у них каждый вторник к обеду.

Сегодня, как и всегда, старый профессор вошел в гостиную уютной их квартиры на Моховой с сияющим цилиндром в руке и в своем обычном черном, наглухо застегнутом сюртуке.

Но мадам Хелмицкая встретила его с плачем и слезами.

— Дорогой профессор, вы наш старинный друг… нам не к кому обратиться, спасите от стыда наши седые головы, спасите счастье нашей Нади!

— Что случилось?.. Успокойтесь, — сказал Моравский.

А случилось то, что Варенгаузен бросил свою жену. Он взял отпуск, причем дома об этом ничего не знали, сказал жене, что едет в командировку, и уехал. Отсутствие писем навело на подозрения. А в результате оказалось, что он поехал не один, а вместе с княгиней Джординеско. Потом княгиня вернулась, а он остался неизвестно где. Такое положение длилось вот уже более двух месяцев и кончилось тем, что, как водится, пошли разные слухи, а бедная баронесса заболела.

Моравский сокрушенно покачивал своей седой головой в продолжение рассказа Хелмицкой об этих печальных событиях.

— Чем же я могу помочь? — заключил он. — Советовать, говорить жалкие слова значило бы только растравлять ваши раны. Впрочем, я в свою очередь посоветуюсь кое с кем и, может быть, что-нибудь и придумаем.

Этот кое-кто, с кем хотел посоветоваться Моравский, был, конечно, Фадлан.

Профессора больше всего изумляло участие во всей этой истории княгини Джординеско. Он вспомнил про свой разговор с Фадланом о вампиризме и о том, как доктор отозвался о Джординеско; он вспомнил о сцене, разыгравшейся между ней и Фадланом из-за розы; он вспомнил и о загадочных словах Фадлана; вспомнил почему-то и о том, что главным материалом для черных действий является человеческая кровь. Он терялся в предположениях и боялся делать выводы. Но, во всяком случае, дело было загадочное и таинственное, и он решил посоветоваться с Фадланом. Так случилось, что после обеда у Хелмицких Моравский очутился у Фадлана в его обширном кабинете, заваленном книгами и рукописями.

— Я вам, кажется, помешал, — сказал профессор, подходя к столу, за которым сидел погруженный в чтение Фадлан.

— Вы мне никогда не мешаете, дорогой профессор, — ответил Фадлан, отодвигая в сторону толстый фолиант.

— Что это вы читаете?

— Это собрание санскритских ментрам.

— А эти записи?

— Это? Это Даванаджара, наша древняя и священная рукопись. Садитесь, профессор, милости просим!

Он усадил профессора на кресло против себя и молча ожидал объяснения причины его прихода. Но профессор не знал, как приступить к щекотливому предмету беседы.

Наконец Моравский первым нарушил неловкое молчание.

— Эти ментрамы, как вы говорите, очень меня интересуют, — сказал он. — Это и суть те формулы, которые употребляют в Индии?

— Это стихи молитвы. А всякая молитва, на каком бы языке она ни была произнесена, есть магическая формула, потому что она низводит высшую силу на землю, если произносится с чистым сердцем.

— Есть ли границы могуществу молитв, употребляемых таким образом?

— Я спрошу вас в свою очередь, профессор: есть ли граница для силы сил?

— В таком случае, эта сила сил, умению пользоваться которой, как я заключаю из ваших слов, учит магия, делает то, что неизвестное на Западе знание дает обладающему им безграничное могущество…

— Простите, профессор! Я говорю о божественной силе, которую первый верующий может найти в своем сердце.

— Друг мой, ваши выражения изменяют вашей мысли: после опытов, при которых я присутствовал не один раз, я никак не считаю возможным отнестись серьезно к вашим словам.

— Значит, вы мне не верите?

— Нет, когда вы меня уверяете, что не существует никакой потусторонней силы, которую человек может привлечь особенными действиями, неизвестными официальной науке… Нет, тысячу раз нет! Я тоже читал работы по оккультизму. Скажите, пожалуйста: разве та же наша официальная наука не потрясена теперь, теперь, когда гипнотизм, внушение, телепатия, психометрия и множество других вещей привели ее лицом к лицу к неизвестному знанию, которое вы называете магией?

Фадлан молчал.

— Хорошо, — продолжал профессор, — хорошо! Вспомните опыты, — те опыты, которые вы мне показывали, когда еще были моим учеником? Вы тогда уже владели высшим знанием, о котором мы не имеем никакого понятия… Вспомните эти опыты, которыми вы ниспровергли все мои физические теории, заставляя, например, двигаться предметы без всякого физического воздействия на них, или разрушая и вновь восстановляя любую вещь! Тогда вы мне говорили, что жизнь вовсе не есть частная и случайная собственность материи, но что она истекает из общего источника, из которого и человек может черпать по своей воле, только при известных условиях… Ну, а это чудо, при котором я присутствовал, ваше последнее чудо?

— То, что вы называете чудом, вещь самая обыкновенная, — наконец сказал с улыбкой Фадлан. — Допустим, что я обладаю некоторыми знаниями, еще неизвестными в западной науке, что же из этого?

Профессор слегка хлопнул Фадлана по плечу.

— Вот! — сказал он. — Я говорил все это для того, чтобы прийти…

— Прийти?..

— Прийти к… гм… У меня есть клиентка, которую необходимо… которую я хотел бы спасти.

— Но ваши знания и опытность, дорогой учитель?

— Ах, Боже мой! Сколько раз я просил вас не говорить «дорогой учитель». Учитель — это вы и мне нужно получить ваши разъяснения.

— В таком случае — консультация? — спросил Фадлан и рассмеялся.

— Да… но только особенного свойства… Болезнь, о которой идет речь, не может быть найдена ни в одном из наших ученых трудов. Она не описана нигде, и тем страннее она, что тот, кто страдает, не есть тот, кто ей поражен.

— Это загадка, — заметил Фадлан. — В чем дело?

— В двух словах, вот в чем. Возможно ли средствами, о которых я не знаю и которыми вы, может быть, владеете, вернуть молодой женщине ее мужа? Мужа, который любил ее до обожания и вдруг подпал под скверное влияние другой женщины? Возможно ли это в том случае, если жена страдает и мучается, а муж, подчинившись чужой злой воле, не появляется дома?

Фадлан расхохотался.

— Эта болезнь, к сожалению, довольна обычна. Имя ее прекрасно известно в современной жизни, и излечивается она различными дозами морали, философии и в очень серьезных случаях полицейскими и судебными мерами, если не поможет дружеский совет.

— Погодите! То, что я вам рассказываю, вещь совсем не обыденная: здесь мы имеем дело с колдовством.

— Что вы хотите сказать? Колдовство?

— Я скажу яснее. Муж — я назвал бы его жертвой, если бы около него не было этого несчастного существа, которое умирает — муж любил до обожания свою молодую жену до тех пор, пока не сделал визит, после которого он более не вернулся домой. Он прислал записку, известившую о его отъезде по служебным делам. Это оказалось ложью. Возможно ли, чтобы в продолжение этого визита были уничтожены какими-нибудь сверхъестественными средствами его воля и любовь?